Незабудки для тебя - Нора Робертс

Что ей до них всех? Ее любит Люсьен — и этого довольно.

И пусть Мари-Роз спит в детской! Будь она не на другом этаже, а на другом берегу океана — и тогда Абигайль чувствовала бы свое дитя, как самое себя. Связь между ними так крепка, так глубока, что ничто на свете не может ее разорвать.

Пусть мадам Жозефина выигрывает битву за битвой — победа в войне всегда останется за Абигайль. Потому что с ней Люсьен и малютка Мари-Роз.

В детской уютно мерцали свечи: Абигайль вспомнила, что Клодина не доверяет газовому освещению. Няня держала малютку на руках и старалась успокоить ее соской; но та выплевывала соску и кричала изо всех сил, сжимая крохотные кулачки.

— Ох, как мы сердимся! — Абигайль поставила свечу и, раскрыв объятия, подбежала к дочке.

— Должно быть, почуяла, что ты идешь. — Клодина, молодая женщина смешанных кровей с сонными карими глазами, погладила малышку по голове и передала матери. — До того вела себя тихо. А как ты там, внизу, догадалась, что она не спит?

— Сердцем услышала. Тише, тише, малышка, мама с тобой!

— У нее пеленка мокрая.

— А мы ее сейчас поменяем!

Абигайль с улыбкой погладила дочку по щеке. Клодина — ее выигранная битва. Абигайль радовалась, что няней ее дочери стала давняя подруга: рядом с ней она отдыхала душой от холодного недоброжелательства, которое источала семья Люсьена.

— Ложись спать. Я ее покормлю, и она спокойно проспит до утра.

— Ну что она за золотко! — Клодина взъерошила непослушные кудряшки Мари-Роз. — Знаешь, если я тебе здесь не нужна, пожалуй, схожу-ка на реку. Вдруг встречу Джаспера, — добавила она с лукавым огоньком в темных глазах. — Я ему сказала: может, мне удастся улизнуть, так что пусть подождет на берегу около полуночи.

— Надеюсь, он на тебе женится!

— Женится, конечно, куда денется! Так я схожу прогуляюсь часок-другой. Ты не против, Абби?

— Я-то не против — а вот ты смотри, на сырой травке с Джаспером не подхвати чего-нибудь посерьезнее простуды! — сказала Абигайль, доставая из комода чистые пеленки и детское белье.

— Не тревожься! И двух часов не пробьет, как я ворочусь. — В дверях она остановилась, оглянулась на Абигайль. — Слышь, Абби! Когда мы еще девчонками были, тебе небось и во сне не мерещилось, что в один прекрасный день ты станешь хозяйкой этого дома?

— Я здесь не хозяйка. — Она пощекотала пяточки Мари-Роз, и малышка довольно загулила. — А хозяйка еще всех нас переживет — мне назло!

— Да уж, с нее станется! И все-таки однажды ты станешь хозяйкой Дома Мане. Как же тебе повезло, Абби! Вот уж воистину счастье привалило — и по заслугам!

Дверь закрылась — мать и дитя остались вдвоем в комнате. Абигайль надела на дочь чистый подгузник, распашонку, пощекотала ей животик — и счастливо рассмеялась, когда малышка улыбнулась ей в ответ. Потом опустилась в кресло и приложила Мари-Роз к своей обнаженной груди. Крохотный жадный ротик, первые быстрые, решительные глотки — и неописуемое ответное движение в глубине ее существа. Абигайль вздохнула. В самом деле — до чего же ей повезло! Люсьен Мане, наследник Дома Мане, прекрасный принц из сказки, взглянул на нее — и полюбил с первого взгляда.

Склонив голову, она взглянула на дочь. Поглощая материнское молоко, Мари-Роз не отрывала глаз от ее лица; меж бровками у нее застыла крошечная морщинка сосредоточенности.

Хорошо бы глаза у нее остались голубыми, как у отца, думала Абигайль. Сейчас Мари-Роз соединяла в себе родительские черты: буйные, непослушные черные кудри, как у матери, отцовские глаза и молочно-белую кожу. Сама Абигайль о таком белоснежном личике могла только мечтать: ее кожа была смугло-золотистой, как у всех каджунов[2].

«Моя девочка возьмет самое лучшее от нас обоих, — думала она. — У нее все будет самым лучшим…»

Да, у нее будет все. Не только деньги, не только величественный особняк и положение в обществе — хотя теперь, узнав вкус богатства, Абигайль хотела того же для своих детей. Главное — в этом огромном доме Мари-Роз будет своей. Ее будут принимать и любить. И ее, и всех ее братьев и сестер. С раннего детства они будут читать и писать, будут правильно говорить по-английски и по-французски своими нежными голосами.

И никто никогда не взглянет на них свысока!

— Ты будешь настоящей леди! — прошептала Абигайль и погладила дочку по щеке. — Образованной богатой дамой, доброй, как твой папа, и рассудительной, как мама. Папа завтра вернется домой. Знаешь, завтра последний день столетия — значит, тебе предстоит жить уже в новом веке.

Тихий, певучий голос Абигайль убаюкивал и малютку, и ее саму.

— Рози, милая моя Рози! Как же хорошо жить на свете! Знаешь, завтра у нас будет чудесный бал. Я сшила себе новое платье — голубое, как твои глаза. Как глаза твоего папы. Я тебе не говорила, что прежде всего влюбилась в его глаза? У него такие лучистые, сияющие глаза! Он вернулся домой из университета — словно принц из дальних краев к себе в замок. Я взглянула на него — и ты не представляешь, Рози, как забилось мое сердце!

Она замолчала, задумчиво покачиваясь в кресле в зыбком свете свечей.

Абигайль думала о завтрашнем празднике. Как она будет танцевать с Люсьеном, как будет струиться и кружиться в вальсе пышная юбка ее нового голубого платья, как он будет гордиться ею.

И ей вспомнилось, как они танцевали вальс в самый первый раз.

Это было весной. Воздух был напоен ароматом цветов, а дом сиял огнями, словно королевский дворец. Она бросила работу и прокралась в сад, чтобы посмотреть на бал, увидеть, как сияет в ночи белое парадное крыльцо с черным кружевом балюстрады, увидеть, как светятся в темноте окна. Послушать музыку, доносящуюся из распахнутых окон и дверей галереи, куда выходили гости подышать свежим воздухом.

Абигайль представила, что она тоже там, в бальной зале, среди гостей, кружится, кружится в танце… Не удержавшись, она закружилась по садовой дорожке — и вдруг заметила, что в конце дорожки стоит Люсьен и смотрит на нее.

Так Абигайль оказалась в сказке. Прекрасный принц взял Золушку за руку и закружился с ней вместе. Не было ни хрустальной туфельки, ни кареты-тыквы — и все же эта ночь стала для нее волшебной.

Кажется, и сейчас она слышит, как музыка выплеснулась из распахнутых балконных дверей в сад.

— Бал окончен, гаснет день, тихо свечи догорают… — запела она вполголоса, прикладывая малютку к другой груди. — Музыка уж не играет, дом в покое затихает…

Как волшебно танцевали они тогда под звуки нежного и грустного вальса, в лунном свете, в бело-золотистом сиянии величественного особняка. Она — в простеньком платьице, он — в безупречном фраке и белых перчатках. В эти минуты, под звуки этого вальса, они полюбили друг друга — полюбили так, как случается лишь в сказках и в мечтах.