Победить смертью храбрых. Мы не рабы! - Сергей Лапшин

Нельсон молчал, ощущая странную двойственность. С одной стороны, ему нечего было сказать сидящему напротив него, поскольку вопросом он владел слабо. С другой – он почему-то не сомневался, что любые его знания, какой бы глубины они ни были, ни в коей мере не сравнятся с правдой самого капитана. Так что говорить? Форсирование Днепра в сорок третьем, выход на государственную границу… разве это хочет услышать собеседник?

– Мы… – тут же осекся. – Вы победили. Взяли Берлин в сорок пятом, в мае, – и замолчал.

Терехов, сдвинув брови к переносице, удивленно смотрел на собеседника. И пытался соизмерить – осень сорок третьего, весна сорок пятого. Полтора года войны, смертей и разорения. Почему?!

Он едва не выкрикнул это, но вовремя себя остановил. Откуда мальчишке, живущему через шестьдесят пять лет после победы, знать, почему именно так. Терехов отвел глаза и почувствовал, что ему больше ни о чем не хочется спрашивать. Нерационально, совершенно без всякого повода капитан вдруг почувствовал злость на парня. Только секунду назад он был полон расположения к спасенному, а сейчас вдруг обозлился, будто бы вменяя в вину мальчишке полтора года кровавой войны.

– Долго, – безуспешно стараясь скрыть неприязнь, не желая молчать и накапливать в себе раздражение, проронил капитан.

– Долго, – кивнул Нельсон, почувствовав вдруг, насколько же это все-таки много – шестьдесят пять лет между Победой и им самим. Ему нечего было сказать капитану.

* * *

«Хорьх», сверкнув вымытыми боками, остановился в паре десятков метров от предупредительных щитов. Задняя дверь открылась, и из салона неторопливо, в некоторой степени даже вальяжно, выбрался высокий и стройный молодой человек.

Диляров, рассматривая его через оптический прицел винтовки, только хмыкнул. Наглость и самомнение Йозефа Книппеля переходили все границы. Немец остановился у машины и поднял руки, демонстрируя открытые ладони. Судя по его поведению, остатков благоразумия он еще не растерял. По крайней мере, последнюю черту, проведенную как для него, так и для любого другого из его племени и указанную на объявлении, переступить он не решился.

– Мне нужно говорить с вашим командиром! Это очень важно! – Все так же лениво демонстрируя руки, немец повернулся, осматриваясь по сторонам. Заметить скрытых разведчиков было невозможно. Тем не менее он старательно присматривался. Не дождавшись ответа, Книппель опустил руки и принялся неспешно прогуливаться рядом с машиной, всем своим видом показывая, что не собирается уезжать несолоно хлебавши.

– Репей, – припечатал Терехов. В голосе его, вопреки ожиданию, не слышалось осуждения или удивления. Просто констатация факта.

Свиридов, к которому, судя по всему, были обращены слова капитана, согласно кивнул. И тут же добавил:

– Надо бы выслушать его. Пускаем, что ли…

Терехов ничего не ответил, вновь поднес бинокль к глазам. Немец, присев на корточки, изучал опаленный круг травы на обочине дороги. Там, где день назад горел броневик. Потом поднял вверх большой палец. Вроде как одобряя.

Однако не это тронуло капитана. При всей браваде немца всего только одна команда Дилярова отделяла Йозефа от смерти. Важнее было другое – решение Свиридова. Оформленное. Судя по всему, обдуманное. Принятое без совета с ним, Тереховым. Что это было? Проявившаяся самостоятельность, отсутствие интереса к мыслям капитана или сигнал о равноправии, к которому стремится лейтенант?

Что-то не в порядке было с Тереховым. Короткий, нелепый разговор с «потомком» остался неприятным осадком в душе. Капитан даже сам себе не мог объяснить, что именно ему не понравилось.

– Пускаем, – кивнул он, подтверждая решение Свиридова.

Немца проводил Развалов. Провел через минные заграждения и остановился вместе с ним у первого же дома. Через минуту навстречу вышли командиры – Терехов в маскировочном костюме и Свиридов, так и не сменивший форму вермахта. Вчерашний разгром колонны принес множество трофеев, в том числе и два вида обмундирования. Однако ничего менять в своем облике бойцы лейтенанта и он сам не стали.

Сержант, помедлив секунду, протянул ладонь, кивнул немцу на его кобуру. Йозеф удивленно перевел взгляд на Терехова:

– К чему эти условности, командир? Я в ваших руках, вы знаете об этом.

Увидев, что его монолог ни к чему не привел, Книппель сокрушенно покачал головой, вынул из кобуры пистолет и передал его рукояткой вперед сержанту:

– Теперь вы довольны? Мы можем поговорить?

– Говори, – разрешил Терехов, – только очень быстро.

Немец выразительно огляделся по сторонам. Старый дом, угадывающаяся в траве тропинка, покосившийся плетень, не упавший лишь потому, что сплошь порос кустами сирени. Видимо, Книппель считал место не подходящим для разговора. Несколько секунд молчания убедили его в том, что упрямые русские от своего отступаться не намерены. Йозеф со вздохом пустился в объяснения:

– Ей-богу, вы ведете себя несерьезно. У меня к вам очень важный разговор, и он требует сосредоточенности и ответственности. Неужели вы думаете, что я пришел по-соседски справиться о ваших делах?

– Чем плохо? – изобразил непонимание Терехов. – До недавнего времени все это, – капитан обвел ладонью в воздухе замкнутый круг, – принадлежало вашей семье. Что, здесь нет фонтана и уютных беседок для разговоров? Не горят фонари, нет озера с лебедями? Вам отвратительна эта разруха?

Немец скривился, как от съеденного лимона. Помолчал, стараясь сдержаться и не наговорить грубостей в ответ на откровенную глупость.

– Я просто считаю это место не подходящим для серьезного разговора. Вы можете удовлетворить мою просьбу и поговорить в доме?

– Пойдем. – Терехов неожиданно повернулся и зашагал по дороге к центру деревни. Свиридов, удивленно проводив взглядом капитана, кивнул немцу. И сам поспешил следом за ним, гадая в душе, что же такое накатило на прежде сдержанного, всегда уверенного в себе и последовательного в действиях командира. Он будто бы пытался выплеснуть из себя что-то, но в последнюю секунду сдерживался и тут же замыкался. Не заметить его нервозности, несобранности и импульсивности решений было невозможно. Что же случилось? У Свиридова не было ответа.

Изначально я думал, что наконец-то обрел почву под ногами. Враг моего врага – помните? Хотя нет, не совсем так. Ведь даже та колонна, в которой везли нас, подверглась нападению казаков. Впоследствии выяснилось, что коллаборационистам мы никакие не друзья. Впрочем, Бон мне достаточно быстро объяснил, что к чему. Нападения на конвои, даже на деревни и села не были для казаков чем-то из ряда вон выходящим. Так сказать, пикантная особенность их бизнеса. А вот чего они точно и ни при каких обстоятельствах не делали, так это не убивали немцев. Это было запрещено под угрозой истребления всего хутора вообще. Весомая мотивация. Так что казаков даже толком Сопротивлением нельзя было назвать. Какая-то криминальная бригада периода моего детства.