Прощайте, мама и папа - Кристофер Тейлор Бакли

В дзен-буддизме есть такая притча: благородный властитель посылает во все стороны своих земель гонцов, предлагая большое вознаграждение тому, кто сможет изложить для него в поэтической форме «формулу» счастья. (Это было до игры «Кто хочет стать миллионером?».) Некий монах почтительно выходит вперед и вручает господину стихотворение, которое звучит так:

Дед умирает

Отец умирает

Сын умирает

Господин, усмотрев в тексте больше того, что там было (скажем так), поднимается, обнажает меч и уже готовится отрубить голову наглому священнослужителю, а монах тогда говорит (примерно так): Остынь, пижон! Это и есть определение настоящего счастья — отец не должен пережить сына. И господин кивает — скорее всего, по примеру воинов шестнадцатого столетия Куросавы, многозначительно бубнит — и вручает монаху мешок с золотом. Уверен, эта история производит большее впечатление в японском средневековом оригинале, выписанная на шелковом свитке, но это остроумная история, даже если учесть, что мне теперь совсем не до шуток. Мой сын, Уильям Конор Бакли, чей дед-тезка умер в день его шестнадцатилетия, теперь на один шаг приблизился к Стиксу, однако если формула старого монаха верна, он не подтолкнет меня к реке. По крайней мере, я, язычник, искренне об этом молюсь.

Многие добрые письма, полученные мною, повторяют общепринятую точку зрения по поводу смерти родителей — неважно, насколько вы подготовлены к этому моменту, он все равно наступает неожиданно, застает человека врасплох и погружает в тяжелые переживания. И мама, и папа были больны и очень страдали, так что смерть стала для них в каком-то смысле избавлением. Но вот, представьте, я стою в палате № 2 отделения интенсивной терапии Стэмфордской больницы, только что спокойным голосом дав разрешение отключить маму от дыхательной трубки и не в силах сдержать рыдания — не похожие на плач или всхлипывания, — хотя восемь часов в машине, казалось бы, должны были подготовить меня к вполне предсказуемой сцене. А потом, десять месяцев спустя, опять телефонный звонок, после которого бессмысленно меряешь шагами дом, почти как актер, пытающийся сообразить, как ему играть некую сцену: «Итак, вы только что узнали, что ваш отец умер. Вы, скажем так, бьете кулаком в стену и кричите: „Почему? Почему?“» Ведь вы плохо представляете, что делать, что говорить, какие жесты приличны для такого случая. В самом деле, что делать? Прежде чем зазвонил телефон, я собирался пойти в кабинет и разобраться со своими налогами. (Смерть и налоги, в один день.) Кто-то вспоминает детство: «Прячься. Может быть, тебя не найдут». В конце концов я прижался лбом к входной двери, сделал пару глубоких вдохов, потом отправился наверх, чтобы ответить на звонки, которые, как я знал, не заставят себя ждать.

В то утро двадцать седьмого февраля 2008 года я узнал нечто важное. В век Интернета новости разлетаются быстро. Папа умер в девять тридцать. Я позвонил другу в «Таймс», и они опубликовали (уже подготовленный) некролог в одиннадцать ноль четыре. Президент Соединенных Штатов Америки позвонил мне около половины двенадцатого. Киберпространство не оставляет времени, чтобы собраться с мыслями. Некий человек, вероятно, с добрыми намерениями, но уж слишком настойчивый — это было не позже четверти двенадцатого, — требовательно спрашивал, как ведутся приготовления к похоронам, присовокупляя к этому, что они, он надеется, не усложнят ему путешествие в Калифорнию. С этим джентльменом я позволил себе довольно грубый тон. Мой отец все еще лежал на полу своего кабинета и не успел остыть в ожидании патологоанатома, а от меня требовали ответа насчет похорон. Наверное, один из уроков этой книги таков: не считайте себя виноватым, если позволяете себе резкость в подобных обстоятельствах.

У меня есть кое-какие надежды, связанные с этой книгой, о которых мне хочется рассказать, скорее всего в целях исправления собственных ошибок, так как я все же собираюсь ее написать. Во-первых, я надеюсь избежать любого намека на жалость к себе, тем более на якобы особую жестокость судьбы по отношению к себе. Пока я это печатал, сто пятьдесят восемь спасателей заживо похоронены в Китае во время землетрясения. В печально известном Мьянмаре сотни тысяч людей погибают ужасной смертью от рук отвратительных тиранов. Сын моего лучшего друга — мой крестник — в опасности, так как сражается в рядах армии США в Ираке. Его брат вскоре отправится туда же. У меня есть — «постучи по дереву!» — как говорила мама, — здоровье и благополучие. Я не забываю о благодарственной молитве перед едой и частенько веду счет мириадам полученных мною счастливых даров. «Пока моя чаша минует меня», как обычно говаривал папа. Но и не могу сказать, что последние годы были для меня сплошной радостью бытия. Пару раз мне уже пришлось процитировать королеву Елизавету: «annus horribilis».[3]Но если вы заметите нечто вроде хныканья (ой, я несчастный), немедленно бросайте книгу в мусорное ведро, а еще лучше — тащите ее в магазин и меняйте на свежее издание в мягкой обложке «Бега с ножницами».[4]

Еще я надеюсь на то, что моя книга послужит, несмотря на не слишком жизнерадостную тему, прославлению — на чем мы настаиваем в «улыбчивые» времена похорон и поминальных служб — двух потрясающих людей, моих мамы и папы; на то, что она будет достойна их, даже если отдельные страницы, я уверен, привели бы их в ужас. Будучи публичными людьми, здесь они предстанут в несколько ином свете. А стало ли мое сиротство кисло-сладким преимуществом, теперь решать вам.

День четырнадцатого апреля 2007 года начался неплохо. Я был в Университете имени Вашингтона и Ли в очень деревенском Лексингтоне, что в штате Вирджиния. Там чудесный кампус, и возможность побывать в этом университете была моей заветной мечтой, почти сном эротомана. Накануне днем я въехал в город под чудовищно огромной растяжкой над главной улицей: ВАШИНГТОН КРИСТОФЕРА БАКЛИ — ЛЕКЦИОННАЯ СЕРИЯ ТОМА ВУЛФА. Вот черт! Двухдневная программа лекций и семинаров для профессоров от журналистики и политологии, и все это посвящено моим романам. С заключительной лекцией должен был выступить Том Вулф. Ничего лучше и быть не могло. Том Вулф был моим beau-ideal[5]и героем с семидесятых годов, когда в семнадцать лет мне в руки попала его книга «Электропрохладительный кислотный тест», и я не спал всю ночь, читая ее, жадно проглатывая кусок за куском азотистую прозу. Итак, отставив в сторону скромность, я с большой радостью принял приглашение на эту конференцию в Университет В. и Л. — альма-матер Маэстро.

Накануне вечером, после моего доклада, состоялся прием у ректора. Я спросил его, правда ли, что в этом доме жил Роберт Э. Ли, когда занимал пост декана колледжа, который тогда был имени Вашингтона? Мой собеседник ответил: да, так оно и есть, более того, мы находимся в той самой столовой, где генерал умер. У него случился удар, когда он сидел за обеденным столом, а так как перенести декана не представлялось возможным, то свои последние дни он провел именно здесь.