Речи палача. Сенсационные откровения французского экзекутора - Фернан Мейссонье

В первый раз я увидел гильотину, когда мне было… четырнадцать. Это было в 1945. Я вместе с отцом пошел в тюрьму де Барберусс. Когда Рош ушел на пенсию, он переехал. Именно в то время мой отец и Берже попросили, чтобы гильотину поставили в тюремном подвале. Так что гильотину перевезли в гражданскую тюрьму. Там как раз в подвале был большой гараж. И именно там я увидел гильотину в первый раз. Но она была разобрана. И в то время наибольшее впечатление на меня произвела корзина. Самая обыкновенная корзина. Ее заменили в 1948. Корзинщик, который ее переделывал, сплел еще и маленькую корзинку для моего макета.[4]

Да, в тот день меня поразила именно корзина. Ну и, конечно же, лезвие. Я вынул его из его футляра. В другой день, в другой раз, я заходил в тюрьму с отцом и двумя его помощниками. Они перекрасили гильотину — в винный цвет — и потом, тремя или четырьмя днями позже, ее смонтировали. Тогда она показалась мне монументальной. Она немного пугала меня. Они опробовали ее в действии и затем демонтировали. Думаю, именно начиная с того дня мне захотелось увидеть смертную казнь, хоть я и боялся немного. Когда я в первый раз увидел гильотину в тюремном гараже, я заметил, что хоть ее детали и были вымыты, от нее шел странный запах. Я этот запах, должно быть, часто чувствовал потом. Это был запах человеческой крови. Это особый запах. И несмотря на мытье, он чувствуется еще многие месяцы после приведения приговора в исполнение. Прошло больше сорока лет, но поставьте меня с завязанными глазами около гильотины, и я с уверенностью распознаю этот неповторимый запах человеческой крови.

Ну вот, о дяде Роше. Под конец он уже стал терять рассудок. Да, можно сказать, что он выжил из ума. Это было к середине сороковых годов. Казней не было уже несколько месяцев. И он сдал за эти месяцы. У него уже в голове начало мешаться. Он терял равновесие: приходилось его носить, водить в туалет, он падал навзничь… чуть ли не был прикованным к постели, просто ужас! Да, он действительно становился маразматиком. И в ходе казни 21 ноября 1944 года в Оране — местный житель был осужден за убийство и изнасилование двух девочек в Сук-эль-Арба — Рош вообще потерял голову. Это совсем дурацкая история.

Сначала он потребовал смонтировать гильотину на лестнице. Да, на лестничной площадке тюрьмы! Это при том, что гильотина… она в принципе должна стоять ровно, устойчиво. Вот уж правда он терял голову! Итак, во-первых, это. Затем, чтобы могла пройти корзина, он заставил разрушить стену. Размеры корзины — метр восемьдесят на девяносто сантиметров. Там была дверь шириной в один метр сорок сантиметров, и можно было бы пройти. Можно было бы сделать так, чтобы ее несли двое помощников, стоящих с двух концов, дверь была достаточно большая для двоих, стоящих в разных концах! Так нет же! Дядя Рош сказал: «У корзины есть ручки с боков, это не просто так! Они тут, чтобы ими пользоваться! Надо нести ее за боковые ручки». Действительно, у корзины восемь ручек. Две с каждой стороны и две на каждом конце. Для шести человек. Ну и, конечно, если потребовать, чтобы ее несли шесть человек, это будет невозможным. Если с каждой стороны стоят помощники, требуется как минимум два метра. Невозможно! Так не пройти. Тогда дядя Рош потребовал, чтобы директор тюрьмы разрушил перегородку, чтобы вынести корзину. Да, он заставил разрушить стену, поскольку утверждал, что корзину нужно нести так и никак иначе! Директор тюрьмы словно с ума сошел. Даже смешно, до чего это было ему неприятно. Но чтобы избежать проблем — Рош грозил обратиться к прокурору и не приводить в исполнение приговор, — в итоге он повиновался. Он сделал то, чего Рош требовал. Уж вправду Рош потерял голову. Кроме того, он уже поссорился со своим племянником, Берже. Наконец, несмотря на неразбериху, гильотина была соответствующим образом смонтирована. Но вечером Роша снова нужно было поддерживать и водить в туалет, потому что он терял равновесие.

А в утро казни наступил финал. Когда приговоренного уложили на скамью, Рош вызвал падение ножа до того, как было опущена половина очка. И произошло то, что должно было произойти: падающее лезвие наткнулось на половину очка и вырвало его с жутким шумом, хрясь!!!.. Получился тормоз, от этого падение ножа замедлилось, и он не отсек полностью голову приговоренного. Кусок плоти связывал голову с телом. И все это на глазах напуганного прокурора и всех присутствующих лиц. То есть нож с бабкой по ходу движения вырвал верхнюю половину ошейника, которая осталась поднятой, а значит, замедлил ход и отсек голову осужденного только наполовину. И им пришлось поднять лезвие, чтобы отделить оставшуюся часть, и закончить работу ручной бритвой. Но в панике они чуть не поранились. Бритва не создана для этого. С того дня стали использовать большой мясницкий нож. Это больше подходит. Это менее опасно для нас. Им, кстати, пользовались и в других случаях, когда казнь в той или иной мере проходила не так, как следует, может быть, специально. Я еще скажу об этом. Но в тот момент это было ужасно… Поднимать лезвие, а голова была… оставался кусок плоти. Это не говоря уже о том, что если бы Рош привел лезвие в действие секундой раньше, первый помощник — без сомнения, мой собственный отец, поскольку в то время Берже уже уволился — мог бы остаться без головы или без руки. Да, буквально секундой раньше. К счастью, этого не случилось.

В подобном случае самое страшное в том, что первый помощник — которого называют «фотограф»[5] — должность, которую я занимал, наверно, на сотне казней — находится в опасном положении. Сейчас объясню: в момент казни я наполовину нахожусь под гильотиной, чтобы схватить голову осужденного, которого приводят другие помощники. В этот момент, если экзекутор приведет лезвие в действие, то, учитывая вес бабки, я буду убит на месте. Или останусь без рук. Когда я действовал вместе с отцом, никогда ни одна казнь не проходила неудачно. Я крепко держал голову, следя при этом, чтобы меня не укусил осужденный или чтобы лезвие, проходящее меньше чем в трех сантиметрах, не отрезало мне пальцы. Отец не запускал лезвие, пока я не говорил ему: «Давай!» Это было очень быстро.

Ну вот, как я сказал, Рош плохо провел казнь. Это произошло с гильотиной старой модели, первой механической модели 1868 года, которая была в Алжире. В 1957 с увеличением количества казней Обрехт[6] отправил моему отцу гильотину города Парижа, модели 1871 года. С этой моделью не мог бы произойти тот инцидент, поскольку уступы пускового устройства бабки перевернуты по сравнению с моделью 1868; и в этом случае, даже если не опустить верхнюю половину ошейника, лезвие может пройти.[7] Ну и вернемся к Рошу. Это было уже слишком. Когда прокурор увидел это, он сказал пффф…. Что тут происходит!.. Поставить гильотину на лестнице… Сломать стену, чтобы пронести корзину… а теперь еще голова, отрубленная наполовину! Это не годится. Восемьдесят лет. Давайте-ка на пенсию! Прокурор заставил его уйти в отставку. Он должен был уволиться. Именно тогда его сменил Берже. Когда Рош вынужденно ушел в отставку после этого происшествия, он переехал на улицу Блеза Паскаля, и гильотина была перевезена в тюрьму. Но в то время, когда он был главным экзекутором, дом на улице Паскаля был для него чем-то вроде загородной виллы. Он приходил сюда отдыхать. Когда его отправили на пенсию, он был награжден алой медалью труда за сорок лет верной службы. Об этом упомянули в алжирской газете. Господина Роша журналисты уважали.