Инфаркт - Даниил Сергеевич Гарбушев

сюда ещё в мае, всё-таки понял, что между ними что-то есть. Аня, к слову обладающая двойным именем «Анна-Анастасия», изредка именуемая как «Анася» была низенькой, худенькой, но всё же утончённой, то бишь не совсем облезлой натурой, по сравнению с Антоном, хоть и худым, но статным молодым человеком, легко управляющимся как с парикмахерской машинкой, так и с гитарой.

— Так вот оно что, — услышав их дальнейший разговор, вклинился Вадим Геннадьевич, — выходит, Настя теперь тебе обязана, но и ты обязан ей, что нашёл её Отца, к сожалению уже не живым.

— Всё настолько подстроено, думаю я, — ответил им Гриша, нервно поправляя свой чёрный барберский фартук, — что хуже быть, просто не может. Да вы сами подумайте — её отец, по всей видимости, ставший бродягой, залез именно в мой двор, именно ко мне, хотя она живёт совершенно в другом районе города. Всё так подло и хреново, и одновременно я здесь ни при чём. Как это понять я не разумею.

Клиентов в этот день было мало. После окончания разговора, Григорий придремнул на своём рабочем кресле, и сквозь охватывающий его сон, вдруг чётко услышал: «Усы сделай». Открыв глаза, он был ошеломлён. Перед ним стояла Аня. И да, это было в её репертуаре. Дело в том, что когда Гриша познакомился с ней и её одногруппницей Людой, тогда ещё в июне, он случайно ознакомил их с фотографией своих старых усов, которые носил ещё до курсов Барбера. Пышные, не филированные усища, окантованные лишь сверху и снизу, зиждились над его верхней губой на этой фотографии. Теперь же Гриша носил симпатичную бороду и аккуратно подстриженные усы, которые подравнивал сам, а также просил подравнять Вадима Геннадьевича, в свободное от клиентов время. Но что-то взбрело в эту маленькую голову семнадцатилетней девочки, какая-то весёлая, забавная, и до жути, если разобраться, не смешная шутка, с её уговорами, и постоянным шутливым высказыванием, обращённым к Грише, с просьбой отрастить старые усы.

Гриша обомлел, ведь Аня совсем не была похожа на человека, у которого недавно умер Отец.

— Привет Ань, — сказал он, по привычке хлопнув ей пятюню.

— Усы сделай, — повторилась она опять.

— Может что-то случилось? — спросил он её позже, когда на Насте уже был парикмахерский фартук.

— Случилось… — сказала она, легким движением руки, подав ему расчёску.

Григорий принял её, совсем не понимая, к чему та клонит.

— Зачем мне твоя расчёска? — спросил он, протягивая её обратно.

— Я это к тому, чтобы ты расчесался! — сказала она расстроено, вырвав расчёску из его руки, на что Гриша лишь удивлённо посмотрел по сторонам.

***

Григорий и Аня спокойно сидели в коридоре, возле двери кабинета, в котором лежало тело её отца. Вдруг из-за двери послышалась ругань назревающего скандала. Работники патологоанатомического отделения о чём-то яростно спорили со своим заведующим. Кто-то громко кричал, кто-то нецензурно выражался, что казалось даже мертвец, лежавший поблизости, прикрытый тонкой простынкой должен был услышать их, но нет, так как это уже не человек, точнее лишь то, что от него осталось. Безжизненное тело — пустышка, лишённая своей главной начинки, делающей из неё человека — души, той самой жизненной силы, которой и дышит всякое живое существо.

— Знаешь Ань, мне жаль что так случилось, — наконец прекратив молчание, обратился Гриша к спящей на его плече Анюте, на что та лишь что-то буркнула себе под нос, и потянувшись вновь принялась дремать.

Спустя около получаса, их наконец пригласили. Гриша с Аней вошли в мрачную, холодную комнату с хирургическим столом, на котором лежало тело, прикрытое белоснежной простынёй. Следом зашёл криминалист, следователь, а также два высоких санитара, один из которых был постарше и с приплюснутым носом, а второй худой, как молодая берёзка, с длинной ЭМО-чёлочкой.

Недолгая думая и абсолютно ничего не говоря, следователь лёгким движением руки сдёрнул с трупа простыню, и она увидела его лицо. Григорий был поражён увиденным. Тот лежал в одежде, что даже ботинки выдавали свою форму, через простыню, оставленную в ногах.

— Почему он в одежде? — спросил тут же Гриша.

— Мы ещё не обследовали его, — ответил следователь, — для начала Анна Максимовна должна опознать своего отца и сказать нам, действительно ли это он?

Аня медленно подошла к столу. Слёзы капали из её глаз, но лицо мертво сжалось в таком выражении, будто ей было совсем безразлично. Подобравшись поближе, она склонилась рядом с подбородком мёртвого.

— Эх, папа, папа, — хрипнула она, после чего резко развернулась ко всем присутствующим, и выпрямившись объявила, — это он!

— Ну что ж, вы уверены? — спросил следователь.

— Да, — чётко ответила она, утирая слёзы, — вы обследовали его?

— В каком смысле?

— При нём что-нибудь было?

— А, вы об этом, тогда, ещё нет, а почему вы спрашиваете?

— Дело в том, что уйдя из дома, тогда, неделю назад, он взял кое-что из моих личных вещей.

Криминалист тут же надел перчатки, и принялся обшаривать карманы покойника.

— Вы об этом? — спросил он, вынув из внутреннего кармана куртки умершего ту самую расчёску, при виде которой, волосы на голове Григория будто уже наконец встали дыбом, ведь именно её он держал в своих руках ещё вчера.

***

— Ты что, из ума выжила, думала, я не догадаюсь, о том, как ты могла подбросить её ему? — сказал он ей, когда они были уже на улице.

— Возможно, но ведь соль то в другом, — ответила Аня игриво.

— В чём, какая соль, какой смысл разводить весь этот концерт? Может быть, и папаша твой умер из-за тебя?

— Нет, до этого никогда не дошло бы, но раз уж так сложилось, — безмятежно произнесла она, засунув руку в задний карман его брюк, от чего Гришу чуть не ударило током.

— Ты чё творишь? — взвизгнул он, отскочив от неё подальше, — твои шутки, это…

— Это не шутки, и я уже не малютка, — сказала Аня, положив свою расправленную ладонь ему на грудь.

— Ты хоть понимаешь, что ты несёшь, что творишь? Я щас пойду и Антону всё расскажу, как есть, чтоб он знал с какой… нет слов, чтобы тебя обозвать, он встречается.

— Не расскажешь, просто дело в том, что я знаю, как ты дрочишь на меня, зачем ему знать и это? — всё также спокойно молвила она.

— Ошибаешься, да при одной только мысли, если бы она и объявилась, о твоей… — окинул он её взглядом с головы до ног, — наготе, мне противно, ты посмотри на себя, тебе сколько?

— Я уже не ребёнок!

— Я знаю, жаль, что ты не догадываешься об этом.

— Да мне плевать, что ты там