Роман лорда Байрона - Джон Краули

Последние годы «Сатана»-Портьюс проводил главным образом в шотландских владениях супруги, которые в равной степени и улучшил, и разорил. К древним башням и зубчатым стенам с обрушенной часовней кто-то из прежних лэрдов пристроил громадное, мрачного вида палладианское крыло, вследствие чего рухнуло и его благосостояние: там нынешний лэрд держал леди Сэйн в отдалении от светской жизни — а по сути, и от мирской. Поговаривали, что она повредилась в рассудке, и, насколько известно наследнику лорда Сэйна, здравомыслие ей и вправду не слишком свойственно. Приданое супруги «Сатана» промотал давно: испытывая недостаток в средствах, он всячески притеснял арендаторов и продавал на сруб лес в парках и угодьях, что усугубило общую картину разорения гораздо больше, нежели вид заброшенной часовни с выбитыми окнами, ставшей прибежищем сов и лисиц. Деревья росли сотню лет; деньги исчезли быстро. Лэрд содержит ручного медведя и американскую рысь: когда он вызывает сына к себе, звери находятся подле.

Да, своего отца, лорда Сэйна, — вот кого страшится Али, хотя сейчас, ночью, лорда нет поблизости: Али собственными глазами видел, как карету его светлости умчала на юг четверка вороных, нахлестываемых кучером. Страх Али соизмерим только с его храбростью; само существование представляется ему пламенем свечи, которую ничего не стоит задуть.

Луна минована половину небесного пути, когда Али (его бил озноб, но вызванный не холодом) удалился на ночлег. Огромный пес-ньюфаундленд, по кличке Страж, лежавший на полу возле его постели, спал так крепко, что почти не шевельнулся, заслышав знакомую поступь хозяина. Старейший — и единственно верный друг! Али на миг прижался лицом к шее собаки, затем допил остаток вина из чаши, куда было добавлено несколько капель Кендала. Однако раздеваться не стал: только плотнее завернулся в накидку — положил пистолеты рядом — подпер полную беспокойных мыслей голову холодными подушками и — в уверенности, что проведет ночь без сна, — уснул.

Очнулся он в густой темноте, почувствовав на себе тяжесть чьей-то руки. Пробуждался Али всегда мгновенно и мог бы тотчас вскочить на ноги, схватив пистолет, — но не сделал этого, а продолжал лежать недвижно, словно все еще спал: в упор на него смотрело лицо, ему знакомое, но не человеческое. Черное лицо с желтыми глазками и слабо поблескивающими зубами, длинными как кинжалы. Это был ручной медведь его отца, и легла на него медвежья лапа!

Удостоверившись, что Али пробудился, бурый зверь повернулся и зарысил к выходу. У приоткрытой двери он оглянулся, что недвусмысленно означало одно: приглашение следовать за ним.

Молодой лорд встал с постели. Что случилось с его псом Стражем? Кто и как отпер дверь? Вопросы возникли и пропали без ответа, подобно пузырям на воде. Он взял свой изогнутый меч, отбросил клетчатый плед, а медведь — заметив, что Али намерен идти следом, — выпрямился в человеческий рост, распахнул дверь настежь, потом снова опустился на четыре лапы и устремился вниз по темной лестнице. Странно, что в доме никто не проснулся, но и эта мысль в голове Али, едва успев мелькнуть, бесследно исчезла. Медведь то и дело поворачивал назад свою крупную голову и, убедившись, что молодой лорд идет за ним, продолжал свой путь. Бурый медведь, хотя и способен встать на задние лапы с тем, чтобы ошеломить и напугать врага или же дотянуться до плода на высокой ветке, обычно предпочитает передвигаться на всех четырех; хотя зубы и когти его не уступают львиным, по натуре он довольно кроткий малый и склонен к вегетарианству.

Думая об этом — ничто другое не шло ему на ум во время удивительной прогулки, — Али пробрался через опустошенный парк и вступил на арку узкого мостика, перекинутого в былые времена через быстрый поток, затем свернул в сторону от дороги и вступил на белоглинистую тропу, которую и прежде различал в лунном свете: она вела к сторожевой башне. Но Луна — непостижимо! — ничуть не переменила своего положения на небе и продолжала сиять на прежнем месте; дул холодный ветер, пронесшийся через Атлантику и через ирландские острова из Америки, — так размышлял Али, никогда не видавший тех краев, шагая вслед за маячившим впереди чернильным пятном, своим косолапым проводником, с такой легкостью, словно плыл по воздуху и взбираться наверх не стоило ни малейших усилий.

Башня высилась впереди, и медведь, вновь поднявшись на ноги по-человечьи, указал на нее кривым желтым ногтем. Дверь в башню давно обрушилась, и в проеме виднелся слабый, гаснущий свет.

«Мне дальше нельзя, — произнес медведь, и Али ничуть этому не удивился. — То, что пребывает в башне, должен найти ты один. Не печалься: я же точно скорбеть не буду, ибо со мной — да нет, со всеми безответными существами — он обходился не менее жестоко, чем с тобой. Прощай! Если когда-нибудь ты меня еще увидишь, знай, что время твое пришло и тебе предстоит иное путешествие».

Али хотел было вцепиться в зверя, умоляя — нет, требуя — сказать больше, но медведь уже словно бы растаял в темном воздухе — раньше своих слов. Али обернулся к освещенной башне.

Тут по ночному миру пробежала дрожь, подобная ряби на безмятежной морской глади или подергиванию лошадиного бока; и как если бы стены здания вдруг обрушились вокруг него от подземного толчка, Ночь распалась на куски, Сон сотрясся — и Ани очнулся. Выходит, он спал — и видел сон! И однако — самое странное — он оказался на тропе, ведущей к сторожевой башне, которая высилась впереди — куда как дальше, нежели во сне, и куда как прочно сложенная из камня, скрепленного известковым раствором, — но башня была та же самая — та же земля вокруг, тот же воздух — и он сам был тем же, самим собой. Али понятия не имел о подобных, как их называют, сомнамбулических состояниях; он не мог представить, каким образом во сне ему удалось вооружиться, покинуть Жилище, взобраться на Холм — и не сорваться вниз, не сломать себе шею. Удивление обдало его словно бы ледяной волной — удивление, смешанное с ужасом, который льдом сковал и его сердце, поскольку оттуда, где он стоял, хорошо был виден, в точности как во сне, огонек внутри башни.

Теперь Луна почти опустилась за горизонт. Али ощущал, а не только наблюдал лежащую перед ним дорогу. Не раз он подумывал повернуть назад — и позднее размышлял, почему этого не сделал: — потому что ему велено было идти, — потому что путь вел вперед, — потому что не мог поступить иначе.

Не только двери, но и пола не было в этом обветшалом сооружении: от плит не осталось и следа, башня была пуста, как побелевшая мозговая кость. Сверху в нее глядело несколько звезд, а так всюду было черно — и только в единственном источнике света, фонаре, догорали, слабо вспыхивая, будто от недостатка воздуха, последние капли масла. Он, Али, должен повернуться и взглянуть туда, куда падает дрожащий луч фонаря — куда он направлен, несомненно, с умыслом! — и Али видит в воздухе, на высоте трех футов, нечто похожее на человека: почерневшее лицо; устремленные на него глаза, выкатившиеся из орбит; высунутый как бы в насмешку язык. Крепкая веревка, на которой висит это подобие человека, перекинута через каменный выступ верхнего этажа и обвивает тело подобно паутине. Нет, это не дьявол, явившийся из Преисподней и уловленный в собственные тенета (хотя это все, что нам известно о них в нашей земной жизни), — имя же ему Легион. Человек в петле — «Сатана»-Портьюс, отец Али, лорд Сэйн — МЕРТВ!