Война-спутница - Татьяна Шорохова

Мама, Матрёна Николаевна Белова, 1928 года рождения, оказалась в 1941 году в оккупации под Харьковом, где, как известно, шли тяжёлые бои. Во время сражения на Курской дуге их маленькое поселение под городком Люботин – коммуна в несколько бараков – оказалось на нейтральной полосе и простреливалось с двух сторон фронта. Выжили чудом, пересидев эти страшные дни в подвалах. Мамины воспоминания о войне «На нейтральной полосе» были записаны мною ещё при её жизни в 2002 году и опубликованы в альманахе «Родные просторы» (Санкт-Петербург).

Жизнь нашей семьи географически протекала в трёх местах, отсчитывая от года моего рождения: город Люботин Харьковской области (1956–1966), посёлок Гвардейское (Сарабуз) севернее Симферополя (19661988), город Тосно в пятидесяти километрах от Санкт-Петербурга (от 1988 года). Мои родители похоронены в Тосно на новом кладбище. В северную землю с разницей в десять лет (отец в 1994-м, мама в 2004 году) легли подростки военного времени.

В этой книге – рассказы не только о Великой Отечественной войне в судьбах моих родных и знакомых. За последний год нашей отечественной истории мы убедились в том, что война, начавшаяся 22 июня 1941 года, ещё до конца не окончена.

Ещё одно произведение в книге – миниатюрная сказка-пьеса для кукольного театра «Настоящий русский медведь», тема которой – лесные звери на войне.

В сборник помещена статья «В каком возрасте надо начинать воспитывать защитников Отечества?». Для России эта тема всегда была и будет востребованной. От верного ответа на поставленный в статье вопрос зависит сохранение свободы, в 1941–1945 годах завоеванной нашими отцами и дедами. Свобода новых поколений от чужеземного насилия зависит, в первую очередь, от того, смогут ли юные вобрать в себя тот неистребимый русский дух, который и делает наш народ непобедимым и победоносным.

Завершают сборник к 70-летию великой Победы стихотворения, относящиеся как к теме Великой Отечественной войны, так и к положению ветеранов в годы перестройки.

…Семь десятилетий без бомб и снарядов, бомбоубежищ и страха порабощения. Низкий поклон вам, дорогие ветераны! Спасибо за подаренную возможность жить, за счастье любить, за радость творчества!

Татьяна Шорохова,

член Союза писателей России, лауреат премии Автономной Республики Крым в номинации «За вклад в миротворческую деятельность, развитие и процветание Крыма» (2013)

Малолетка. Панама.

За калиткой – страна…

Я узнала от мамы,

Что такое война.

На Великой последней

Русской битве всерьёз

Ей – тринадцатилетней —

Воевать не пришлось.

Но вонзается жалость,

Только вспомню про мать! —

Что ей видеть досталось!

Что пришлось испытать!

…Снег на поле пологом,

И атака – взахлёб…

Кто упал на дороге,

Кто уткнулся в сугроб…

Наш солдатик погреться

Никуда не спешит,

И на нём его сердце,

Застывая, лежит.

Рядом с мёртвым – шапчонка…

И, расширив глаза,

Видит это девчонка,

Чтобы мне рассказать.

Вместе с мамой бывала

На войне я не раз.

Вот тогда и узнала,

Что есть сердце у нас.

Тосно, 2009

Из воспоминаний о Великой Отечественной войне моей мамы Матрёны Николаевны Шороховой (в девичестве Беловой); место действия – близ города Люботин Харьковской области

Перед войной люди говорили, что в степу гроб показался, потом на второй день ещё один гроб показался, а на третий день снова гроб увидели. Народ сильно забеспокоился. Все говорили, что это к большой беде, к войне. То мы вечерами песни пели, веселились. А тут и петь перестали. Тревожно как-то стало. И нам, детям, это от взрослых передавалось.

Петь в коммуне очень любили. Народ там разный пособирался – и кацапы, и хохлы… Так всякие песни и пели, аж в Люботине было слышно! Така луна шла, эхо такое.

Когда с инфарктом в больнице лежала, дай, думаю, узнаю, сколько же песен за жизнь выучила? Стала первые строчки записывать, так больше двухсот песен вспомнила, всяких – и русских, и украинских, и старинных, и революционных.

Да, народ в коммуне был разный, но дружный, и петь любил. Так до войны было. А теперь вот живём, в подъезде никого не знаем, только соседей рядом и напротив. Здесь я и песни забывать стала. Пока в частном доме жила, шоб ни делала, а всё с песней. Сердце болит, душа плачет, а я всё песни пою. А на этажи переехала, стала стесняться петь, так вже много песен и позабувала.

Врач-ветеринар был у коммуны. Он с семьёй жил в отдельном домике. И вот фельдшер этот к низу за водой пошёл. А тут немец на него насел. Самолёт этот «рама» назывался. Какой-то этот самолёт не такой, как другие. Рамой называли его. Немцы из самолёта по дядьке стреляют, потом разворачиваются и снова стреляют. Гнали его. Если б он упал, то може б живый остался. А так он спешил. Спешил туда, до деревьев. Видно спрятаться хотел. Немцы ранили его несколько раз. Домой-то он ещё дошёл, а дома умер.

Вот так! Война! Не видеть бы её.

Отца на войну не взяли. Так куда ж? Дети-то малые! Жена умерла… Людей с заводов на войну позабирали, а хлеб-то должен кто-то печь, люди должны шо-то кушать? Вот отца по повестке на хлебопекарню и назначили. И до последнего дня хлеб пекли. В Харькове отец пёк. Где-то двадцать километров от нас Харьков. Да! Хлеб до последнего пекли. Когда войска ушли из города, последний раз хлеб людям выпекали, отец пешком домой пришёл, буханку с собой принёс или две. А там уже и немцы вскоре пришли. Но не сразу.

А в эвакуацию мы тоже уходили. Скот государственный раньше угнали. Брат Данюша – ему тогда уже двадцать было – коммунарское стадо погнал. А мы с Тимошей братиком – он на два года меня старше – на телеге кибиточку сделали, чтобы детей посадить от дождя. Телега нам и упряжь уже плохие достались. Отец-то всё время на хлебопекарне трудился. Люди хорошее себе, конечно, повыбирали. Когда отец пришёл, взяли мы, шо осталось.

У телеги колёса уже никуда не годились, но мы всё-таки загрузились, детей посадили и отправились. Народу шло мн-о-го! Сначала на Песочное ехали, а потом через лес по просёлочной дороге, а там сплошной песок. Кони-то по песку ехать не стали. Телега с харчами, детьми. Да и упряжь порвалась. Ехать дальше не пришлось.

Отец сказал: «Ну что же! Будь, что будет, как Бог даст». Вот в коммуну и вернулись. Всего пять семей нас там осталось. До революции была здесь помещичья усадьба. Дом барский, постройки. Два подвала. В один по ступенькам надо сходить, а другой с таким широким спуском, чтобы лошади с телегой с этой стороны могли заехать, а с той выехать. И ещё яма была с приставной лестницей – две жердины с перекладинами поперечными. Коммунарские бараки уже при советской власти построили: общий коридор в доме, и из коридора вход в комнатушки. У нас комната была на цементе. Другой для нас не нашлось, хоть и детей было у отца много. Так и жили в ней до войны. А во время войны комнат пустовало, хоть отбавляй! Так шо в другую перешли.