Вдвойне робкий - Андрей Симагин

— Правда, — потупясь, призналась она.

— Это очень редко бывает. Такая близость.

— Большинство мужчин не считает, что это нужно…

— Большинство мужчин даже не подозревают, чего лишены. Что теряют.

Она помедлила.

— Знаешь, я так и не могу поверить.

— Во что?

— Даже не знаю… Что мы вот так сидим рядом и видим друг друга… не за компьютером, каждый сам по себе а рядом… живые. Три месяца переписки… Я думала, это будет вечно.

— Я знал, что это кончится, — сказал он и сам вздрогнул от неожиданной двусмысленности собственной фразы.

Впрочем, эта двусмысленность была понятна лишь ему.

Женщина доигралась-таки: что-то случилось с замком цепочки, и жестяной листок едва не упал к ней на колени; она едва успела поймать его в ладонь, горестно вскрикнув:

— Ой!

— Дай я тебе помогу, — сказал мужчина и наклонился к женщине. Она закрыла глаза, уже понимая, что сейчас произойдет. Изо рта мужчины неприятно пахнуло словно бы чем-то совсем неживым, какой-то химией. Но женщине было уже все равно, она решилась. Он взялся за цепочку обеими руками, для этого ему пришлось одной рукой обнять женщину за шею, под жидкой паклей ее волос.

— Это подарок сестры… — забормотала женщина беспомощно. Если продолжать говорить, то все еще как бы продолжалось просто знакомство, разговор, вроде долгого письма он-лайн… — На счастье. Казалось бы, куда вульгарнее, просто листок клевера… Но мне нравится.

— Он прелесть… — тихо сказал мужчина.

— Спасибо, — пролепетала женщина, не открывая глаз.

Между их губами было теперь не более двух дюймов. Но мужчина медлил, он никак не мог решиться. Ему было жалко ее. Она была такая хорошая.

Мы сейчас стали бы целоваться, а потом поехали ко мне или к ней, и нам было бы хорошо, думал он. И у нас было бы много детей.

Я не забуду, отче…

Он наклонился и коснулся губами ее губ.

Женщина не целовалась уже много лет. Нельзя сказать, что это прикосновение сразу доставило ей удовольствие. Но она хотела доставить удовольствие мужчине — и скорее поэтому, а не но собственной страсти, чуть застонала и раскрыла рот пошире. Она хотела быть ему приятной. Очень хотела. Он не привлекал ее физически — впрочем, ее давно уже никто не привлекал физически, потому что физически она сама себе была отвратительна; но она не представляла, как жить дальше, если он после сегодняшней встречи больше не захочет с нею видеться. Она была готова на все.

Так ей казалось.

Она совсем не была готова к тому, что в рот ей вместо языка мужчины, ожидаемого со смутным чувством брезгливости и вожделения, вдруг потечет густая, обжигающая, словно кислота, жидкость.

Женщина забилась, попыталась крикнуть. В этом крике, даже если бы ей удалось продавить воздух сквозь гортань, не было бы уже ни тени сексуального. Но опаляющая клейкая масса уже забила ей горло, трахею, едкой топленой смолой хлынула в легкие… Несколько невыносимо долгих и мучительных мгновений женщине казалось, что в груди у нее развели костер. Глаза ее выпучились и полезли из орбит, но она успела увидеть совсем близко от себя глаза мужчины.

Она успела увидеть, что в них блестят слезы.

Потом дикая боль внутри погасила все иные ощущения и впечатления. Только пламя, только раскаленное варево, расплавленный гудрон, затекающий все глубже, заполняющий ее всю, надувающий ее неказистое тело, как автомобильную шину.

Мгновением позже шина лопнула.

…Патрульные заметили одиноко приткнувшуюся за складами машину в семь двадцать утра. Машина казалась брошенной, но кто же за просто так бросит машину? Неуютное место выбрали голубки, чтоб потрахаться, с пониманием отметил про себя Джерри Коэн, выходя из патрульного автомобиля. Такой вариант напрашивался, но тут, в этих гиблых местах близ грузового порта, могло случиться и что-нибудь менее жизнеутверждающее. Джерри Коэн, полисмен со стажем, и это тоже знал прекрасно. Во всяком случае, приближался к тихой машине он неторопливо, вразвалочку, и был очень собран. На всякий случай он расстегнул кобуру.

Осеннее яркое солнце почти не грело. Сверкания много, а толку чуть. На озере перекликались буксиры. Здесь была пустыня. Помойка. В сущности, помойка. Только совершенно безумные люди могли выбрать это место для лирики. Впрочем, думал Джерри Коэн, в стране Бога и моей нет такого закона, который запрещал бы заниматься любовью на свалках, помойках и в прочих неаппетитных местах. Кажется, даже в морге можно. А нынешняя молодежь, так ему казалось подчас, предпочитает иногда морг мотелю. Веселее. Обожрались свободой, к двадцати годам все уже кажется пресным; изюминки хочется. Как это тинэйджеры поют? «Мы лежим с тобой в гробу — я тебя там…» М-да.

Стекла машины запотели, и сквозь них сейчас ни черта не было видно. Видно, давно стоит. Ишь, надышали, подумал Коэн и кончиком резиновой дубинки аккуратно постучал в окошко со стороны водителя.

— Кукареку! — громко сказал он. — Детки, в школу собирайтесь, петушок пропел давно!

Машина осталась безмолвной.

Коэн покусал губу. Оглянулся на напарника — тот внимательно следил за происходящим из-за руля патрульного автомобиля, остановленного в десятке ярдов поодаль. Коэн кивнул напарнику и резко открыл дверь запотевшего автомобиля.

Ему стало худо, и ноги сделались будто ватные. Он едва не сел на асфальт.

— Мама родная… — пробормотал он, оторопело пятясь, и начал икать.

Часом позже здесь все изменилось. Свалка, конечно, осталась свалкой, как и была; и так же перекликались ярко раскрашенные буксиры в порту; и отражения небоскребов центра по-прежнему колыхались на замусоренной воде, то вытягиваясь, то вновь сокращаясь, как некие чудовищные мышцы, никак не могущие завершить гимнастику, — это все были слишком большие, слишком важные объекты по сравнению с еще одной смертью: свалка, порт, деловой центр… Но желтая ограничительная лента, перегородившая доступ к месту, где продолжала скучать бесприютная машина, была уже натянута со всех сторон; жуткое, прокисшее содержимое этой машины с великими трудами уже извлекли из салона и упаковали в пластиковый мешок для трупов, а кругом, вблизи и вдали, сновали, суетились, трудились люди, которым по роду их деятельности даже при виде того, что патрульный обнаружил на переднем сиденье, полагается икать лишь украдкой.

— Здесь отпечатки взяли?

— Здесь не было отпечатков. Только с ее стороны.

— Норман, глянь сюда!

— Я пойду еще разок пройдусь по складам. Должна же была здесь ночью быть хоть какая-то охрана. Может, кто-то что-то заметил…

— Ральф, вы вызвали агентов ФБР?

Молдер приподнял желтую ленту. Скалли, чуть пригнувшись, поднырнула под нее, затем прошел он.

— Офицер! — позвала Скалли. Торопливо проходивший мимо человек с какими-то бумагами в пухлой короткопалой руке обернулся.