Пессимизм 2.0 Происхождение нас - Александр Горчаков

«Если уклонение линии, ведущей к неандертальцам, от предкового ствола можно, по крайней мере, частично объяснить приспособлением к природным условиям севера, то формирование большинства признаков, выделяющих людей современного физического типа, остается загадкой. Неизвестно, в каком именно районе Африки появился впервые новый вид человечества, в каких условиях происходило его становление, какие требования среды обусловили давление отбора в соответствующем направлении. Неизвестно, впрочем, и был ли это действительно новый вид в полном смысле слова, или только особый анатомический тип гоминид, отличающихся от своих предшественников и современников определенным комплексом анатомических и поведенческих особенностей, но не отделенных от них барьером репродуктивной изоляции. Даже дать четкое определение того, какие именно черты в строении черепа и скелета отделяют людей современного физического типа от всех остальных представителей рода Homo, no мнению многих антропологов, гораздо труднее, чем очертить, скажем, круг специфических неандертальских признаков…»[2].

Важнейшим преимуществом людей является адаптивная инверсия (приспособление среды для своих нужд). Она же является главным отличием человека от животных. Сегодня считается, что многое в поведении людей имеет эволюционно-биологическое основание (на этом базируется такая научная дисциплина, как биополитика). Адаптивная инверсия таких оснований не имеет. Например, по убеждению биополитиков А. Сомита и С. Петерсона, Homo sapiens представляет собой единственный биологический вид, способный создавать культурные нормы, фактически противоречащие его врожденным поведенческим тенденциям, и при определенных обстоятельствах следовать таким «антибиологическим» нормам. В качестве примеров приводятся такие культурные практики, как охота на змей, безбрачие (целибат) и строго моногамная семья[3]. Примененная в масштабах планеты адаптивная инверсия отрицает тот тип эволюционного развития, который мы называем естественным. Так, В. И. Данилов-Данильян полагает, что техносфера эволюционирует намного быстрее биосферы, так что говорить о коэволюции (сопряженной эволюции) человечества и живой природы некорректно[4]. Получается, что в ходе эволюции появился вид, уничтожающий саму эволюцию? Возможно ли это? Стандартный ответ на этот вопрос звучит так. На начальной стадии антропосоциогенеза преобладали биологические факторы, определявшие особенности вида. Затем на первый план вышли социальные факторы, обусловленные трудовой деятельностью человека. В последние несколько тысяч лет развитие вида Homo Sapiens шло такими быстрыми темпами, что социальные механизмы, сдерживающие негативное воздействие человека на природу, просто не успели развиться в нашем сознании. Однако, считают сторонники этой версии, со временем мы придем к осознанию нетерпимости ситуации, при которой ущерб, наносимый хозяйственной деятельностью человека природе не возмещается, и вернемся к экологическому равновесию. Такой ответ предполагает, в неявной форме, положительный ответ на вопрос о единстве мира и человека, что, строго говоря, не очевидно. Действительно, если предположить, что человек противостоит миру, то как можно считать его результатом эволюционного развития? В этом случае мы сразу и навсегда становимся на сторону божественной версии происхождения человека. Кроме этого, эволюционная теория должна предложить объяснение трансформации, которая привела к тому, что Каин убил Авеля, Герострат сжег храм Артемиды, а мы по сей день помним именно его, а не, скажем, архитектора, построившего этот храм. Более того, я полагаю, что имя Герострата известно большему количеству людей, чем имя богини, храм которой он сжег. Приемлемый ответ на эти вопросы в рамках эволюционной версии представляется автору невозможным.

Здесь нужно дать небольшой комментарий: с точки зрения социобилогии, а именно теории «эгоистичного» гена, предложенной Р. Докинзом, убийство Авеля объяснимо, ибо «… преобладающим качеством преуспевающего гена должен быть безжалостный эгоизм»[5]. В известной мере этот тезис объясняет убийство человеком своих сородичей. Но пример с Геростратом опровергает его: после того как он сжег храм, его судили и казнили, запретив упоминать его имя. В этой ситуации нет ни альтруизма, ни эгоизма, основанного в биологии. Мы еще вернемся к этому неординарному поступку. Другим ярчайшим контрпримером для теории эгоистичного гена является смерть доктора Геббельса и его семьи. Если следовать теории об «эгоизме» гена, то, как минимум, убийства детей не должно было быть. Но супруги Геббельс сначала умертвили детей, т. е. лишили будущего свои гены, а потом убили и себя, т. е. те самые гены, «машинами» для существования которых они были. Сам их уход из жизни остался в памяти людей наряду с их деятельностью, как и деяние Герострата. Заметим, что их гены при этом не могли сохраниться. Все эти случаи воспринимаются нами как отклонение от нормы, но дело в том, что они просто проявления некоей латентной нормы, выявление причины которой и составляет одну из целей настоящего исследования. Сегодня нам известно, к сожалению, достаточно много примеров, когда человек сначала убивает других людей (причем мотив совершенно ничтожен), а затем осознанно кончает жизнь самоубийством. Такое поведение нельзя объяснить «эгоизмом» генов данного индивида, поскольку его поступок приводит к их полному самоуничтожению и принятию обществом мер для блокирования такого поведения, т. е. такая стратегия ведет к полному биологическому самоуничтожению. К этой же категории примеров относится и практика целибата, в тех случаях, когда постриг принимал единственный наследник. Единственный смысл такой стратегии выражается словами «чтобы помнили», т. е. она направлена на достижение социального, а не биологического бессмертия за счет полного отказа от воспроизводства, что впервые и продемонстрировал людям Герострат. Р. Докинз заканчивает свою книгу «Эгоистичный ген» осторожно высказанной мыслью о том, что человек – единственный биологический вид, который способен преодолеть свою «зависимость» от гена. Такое предположение (в какой бы форме оно ни было высказано) напрочь отрицает основной тезис биополитики – о применимости законов биологии к исследованию поведения людей – и возвращает нас к вопросу об антропогенезе.

Косвенные признаки, по которым мы судим о происхождении человека, в эволюционной версии носят, так сказать, внешний характер – это переход к прямохождению и мясоедение. При этом основной вопрос антропосоциогенеза – это вопрос о переходе человека к жизни в такой среде, которую принято называть культурной. Совместное существование природной и рукотворной сред как единого целого под разумным управлением человека В. И. Вернадский называл ноосферой. Однако само наличие культурной среды, а теперь и ее масштаб и ставят под сомнение положительный ответ на вопрос о единстве мира и человека. Правомерно ли говорить о совместном существовании этих сред или одна из них вытесняет другую? До сих пор этот эта проблема всерьез не обсуждалась просто потому, что в этом не было необходимости. В последнюю четверть XX в. численность человечества и условия его существования настолько изменились, что игнорировать этот вопрос просто нельзя. Вместе с тем ответ на него, по сути, означает одновременно и ответ на вопрос о происхождении человека. В этой книге будет предпринята попытка рассмотреть антропосоциогенез человека, исходя из модели его сознания, опираясь на экзистенциальную аналитику Хайдеггера, чтобы получить ответы на этот и многие другие вопросы.