По воле судьбы - Стефани Блейк

Но несмотря на свое непотребное поведение, Калеб продолжал пользоваться уважением и доверием у представителей так называемого среднего класса. Эти господа, разбогатевшие в период знаменитой золотой лихорадки 1849 года, были только рады вложить свой политический и финансовый капитал в Каллагана. Он довольно быстро прикупил несколько горнорудных шахт, и городские газеты запестрели заголовками: «Калеба Каллагана – в мэры Сан-Франциско!».

Все надежды Люка рухнули в одночасье, когда Бриэм Янг затребовал Калеба в Солт-Лейк-Сити для отчета о «господней доле» всех денег, которые мормоны положили на счета в банки Сан-Франциско. Не только Калеба, но и большинство членов стремительно разраставшейся городской общины соблазнила практичная мысль о том, что земное богатство – вот оно, только протяни руку, тогда как обещанного блаженства на небесах можно и не дождаться.

Ответ Каллагана посланникам Янга был прямым и предельно дерзким: «Мы с радостью готовы выплатить все и даже больше, дело за малым – необходимо письменное распоряжение Господа». Янг, узнав о наглом отказе Каллагана вернуть церковные деньги, отправил в Калифорнию ангелов возмездия – отборных бойцов из своей личной охраны, – чтобы наказать Калеба и любой ценой получить все, что причитается церкви.

Тайные агенты не замедлили донести Каллагану о намерениях Янга, и калифорнийский бунтарь отреагировал на грозящую ему расправу с завидным безразличием:

«Ангелы возмездия, значит? Ладно, мы с ребятами разберемся с этим».

Он не замедлил навербовать в портовых притонах целую шайку головорезов, ради денег готовых на все. Два десятка бывших австралийских каторжников, перебравшихся в Калифорнию из колонии для уголовных преступников в Новом Южном Уэльсе и известных как сиднейские молодчики, наводили ужас на всю округу. Каллаган сделал их своими бойцами.

– Ну что, сынок, едешь с нами? – спросил он Люка ранним утром того дня, когда шайка седлала коней, собираясь в пустыню на перехват ангелов возмездия.

– Я не такой лицемер, как ты.

Лицо Калеба побагровело, и он замахнулся на сына огромным кулаком:

– Да как ты смеешь так разговаривать с отцом!

– Смею, потому что помню, чему с малых лет учил меня ты, мелхиседек церкви нашей, неиссякаемый источник вдохновения духа, – тринадцатую заповедь веры: «Мы веруем в то, что всегда будем честными, правдивыми, целомудренными, благожелательными, великодушными и добрыми ко всем людям; и этим мы исполняем заповедь апостола Павла. Мы несем веру нашу, мы лелеем надежду в сердцах наших, мы смиренно терпим…».

– Хватит! Я больше не желаю слушать тебя, Люций!

– Отец, ты уже давно никого не слушаешь, – грустно улыбнулся Люк. – Даже Его.

И юноша набожно поднял глаза к небу. Тут-то Калеб и ударил его, да с такой силой, что едва не раздробил сыну челюсть.

Люк провалился во тьму. Приходил он в себя медленно и наконец с мучительным трудом выплыл из океана черной пульсирующей боли к свету. Он лежал в постели у себя в комнате, в наспех построенном доме Каллаганов на Клай-стрит. Сквозь розовый туман, все еще застилавший глаза, проступило миловидное женское лицо – Черити, младшая жена отца. Тусклые каштановые волосы, как всегда, собраны в строгий тугой пучок на затылке, длинная, до пола широкая коричневая юбка, застегнутая под самое горло блузка. Но целомудренный вид никак не вязался с чувственным телом, которое легко угадывалось под мешковатой одеждой. Не вязался он и со сладострастными стонами, доносившимися сквозь тонкую перегородку, отделявшую спальню Люка от ее комнаты, в те ночи, когда отец удостаивал Черити своим благосклонным вниманием. Калеб, надо сказать, не отдавал предпочтения ни одной из своих жен.

Сейчас Черити сидела на краю постели Люка и осторожно прикладывала мокрую холодную тряпку к его разбитой, опухшей щеке.

– Нет, миленький, лежи, пожалуйста, спокойно, – улыбнулась она и мягко удержала Люка, когда он сделал попытку сесть.

Все случившееся вдруг ярко всплыло в памяти, и Люк даже заскрипел зубами.

– Где эта старая… – начал было он угрожающим тоном и в самую последнюю секунду удержался от ругательства из уважения к мачехе.

Ничего себе – мачеха! Черити была всего на три года старше его.

– …Гадина, – с улыбкой договорила она за него.

Люк уставился на нее, не веря своим ушам.

– Так это правда, – как ни в чем не бывало продолжила она. – Калеб Каллаган – самая настоящая гадина, скотина и отпетый еретик. В один прекрасный день Господь поразит его молнией.

Люк слегка приподнялся на локте:

– И тем не менее ты вышла за него замуж?

– После смерти родителей мне нужна была хоть какая-нибудь опора, – пожала плечами Черити. – А за твоим отцом я чувствую себя как за каменной стеной. Лучшего и желать нельзя.

– Выходит, ты его не любишь?

Молодая женщина рассмеялась, и Люк невольно отметил, какие у нее ровные и белые зубы.

– Люблю? А что такое любовь, мой дорогой? Любовь к Богу? Любовь к ближнему своему? Вот только того, о чем ты говоришь, я не испытывала ни к одному мужчине.

Люк почувствовал, что у него горят уши, и в смущении отвел глаза в сторону.

– Но ты же ложишься с ним в постель! И мне слышно… – юноша замялся, не смея сказать, что именно доносилось до его ушей.

Черити мягко рассмеялась и ласково погладила его по опухшей щеке.

– Это крики страсти, а отнюдь не любви, малыш. Страсть и любовь, знаешь ли, очень разные чувства. Ты уже бывал близок с женщиной, Люк?

Юноша заколебался. Он всегда был стеснительным и замкнутым мальчиком, до смерти запуганным своим тираном-отцом. Люций потерял девственность, лишь оказавшись в Сан-Франциско. Здесь время от времени он наслаждался прелестями любви с местными шлюхами. Наконец он безмолвно кивнул, не утруждая себя заботой о том, чтобы хоть как-то скрыть, что за любовные радости ему приходилось платить. Люку казалось, что в противном случае он безмерно унизит себя в ее глазах.

– По-моему, ты лжешь, – мягко возразила Черити.

– Нет! – вспыхнул до корней волос Люк.

– С воображаемыми девушками, ведь так, Люк? – насмешливо улыбнулась она. – Не забывай, что у этой стенки две стороны, и часто ночами я слышу и тебя, малыш.

От унижения Люк даже зажмурился. На него нашло какое-то оцепенение. Он лежал, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и лишь беззвучно прошептал что-то одними губами, когда молодая женщина откинула в сторону одеяло, которым он был укрыт. От нахлынувшей прохлады по коже побежали мурашки.

До него вдруг дошло, что он совершенно голый. Кто-то перед тем, как уложить в постель, раздел его. Тело пронзила сладкая дрожь, когда ладонь Черити легла ему на бедро. Прикосновение тонких пальцев жгло, как раскаленное железо. Рука двинулась вверх, и Люк сделал вялую попытку оттолкнуть ее. Когда Черити накрыла наконец ладонью его горячую, пульсирующую плоть, у Люка вырвался громкий, сладостный стон. Женщина сжала в кулаке набухшую плоть и принялась ритмично водить рукой верх-вниз.