Темная вода - Ханна Кент
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это ведь дочери вашей, да? Упокой Господь ее душу.
— Забери его, Питер. Пожалуйста.
Он задержал на ней взгляд — долгий и печальный.
— Да народу-то в такой день и дела до него не будет. Все о тебе только и думать станут.
— Они будут глазеть на него и шушукаться, я знаю.
Михял, запрокинув голову, поднял крик, сжимая руки в кулаки.
— Что это с ним?
— Бога ради, Питер. Унеси его. — Голос изменил Норе. — Убери его от меня!
Кивнув, Питер взял ребенка себе на колени. На мальчике было шерстяное девчачье платье, слишком длинное для него, и Питер неуклюже укутал ноги мальчика выношенной материей, стараясь прикрыть и пальцы.
— На дворе холод, — пояснил он. — У тебя платка какого для него не найдется?
Дрожащими руками Нора сняла с себя свой платок и отдала его Питеру.
Он встал, прижимая к груди закутанного хнычущего ребенка.
— Мне жаль тебя, Нора. Очень жаль.
Питер ушел, оставив дверь распахнутой настежь.
Нора подождала, пока плач Михяла не затих вдали, и удостоверилась, что Питер вышел на дорогу. Тогда она поднялась с низкой скамеечки и прошла в спальную выгородку, кутаясь в куртку Мартина.
— Раны твои, Господь всемилостивый…
Ее муж лежал на их супружеском ложе, вытянув руки вдоль тела и прижав к бокам мозолистые, испачканные травой и землей ладони. Глаза его были полуоткрыты, и белки их жемчужно мерцали на свету, падавшем из открытой двери.
Неподвижность Мартина и мертвая тишина вокруг поднимали в душе ее волны скорби. Опустившись на кровать, Нора прижалась лбом к скуле Мартина, и от щетинистой кожи на нее повеяло холодом. Натянув куртку на них обоих, она закрыла глаза и почувствовала, что ей не хватает воздуха. Боль обрушилась, как водопад, и затопила ее целиком. Сотрясаясь всем телом, она зарыдала, уткнувшись в ключицу мужа, вдыхая запах его одежды, впитавшей запахи земли и навоза, и нежный аромат полей, и торфяной дымок осеннего вечера. Она плакала и выла, скулила тоскливо и жалобно, как брошенная бездомная собака.
Еще утром они лежали в этой постели, бодрствуя в первые мглистые часы рассвета, и теплая рука Мартина покоилась на ее животе.
— Думаю, дождь будет сегодня, — сказал он, и Нора позволила мужу еще теснее прижать ее к широкой груди и приноровила свое дыхание к тому, как вздымалась и опадала его грудная клетка.
— Ночью ветер был.
— Он разбудил тебя?
— Меня ребенок разбудил. Он плакал, боялся ветра.
Мартин чутко прислушался:
— Сейчас тихо. Не шевелится.
— Ты картошку сегодня копать будешь?
— Канавы.
— На обратном пути поговоришь с новым священником о Михяле?
— Поговорю.
Нора приникла всем телом к мертвому телу мужа, вспоминая все их ночи и как он привычно прикасался ногой к ее ноге, и рыдала, рыдала до дурноты.
Притихнуть ее заставило лишь опасение разбудить стерегущих ее душу демонов. Запихнув себе в рот рукав Мартиновой куртки, она затряслась в беззвучном плаче.
«Как же ты посмел бросить меня здесь одну», — думала она.
— Нора?
Она проснулась. Запухшие глаза различили хрупкий силуэт жены кузнеца, стоявшей в дверях.
— Анья, — прохрипела Нора.
Женщина вошла, перекрестившись при виде тела.
— Помилуй Господи его душу. Сочувствую тебе в твоем горе. Мартин, он… — Она осеклась, опустившись на колени возле Норы. — Он был замечательным человеком. Редким.
Нора села на кровати, смущенно вытерла глаза фартуком.
— Твое дело горевать, Нора. Вижу… А наше дело проводить его как положено. Ничего, если я обмою его и уберу тело честь по чести? За отцом Хили уже послано. Скоро прибудет. — Анья положила руку Норе на колено и тихонько сжала.
Нора в ужасе не сводила глаз с нависшего над ней широкоскулого лица соседки: в полумраке оно казалось призрачным.
— Ну-ну… Вот твои четки. Он теперь с Господом, Нора. Помни это. — Она обвела хижину взглядом. — Ты что, одна? А разве ребенок…
Нора крепче сжала четки.
— Я одна.
Анья обмывала Мартина бережно, будто собственного мужа. Поначалу Нора лишь смотрела, стиснув четки так, что дерево впечаталось в кожу. Не верилось, что это лежит ее муж — голый, с таким нестерпимо белым животом. Как стыдно, что чужая женщина видит все укромные места его бледного тела. Когда, встав, Нора потянулась за тряпкой, Анья беспрекословно ее отдала. И Нора сама стала обмывать тело, каждым движением руки словно прощаясь — с изгибами худой груди, очертаниями ног…
«Как же хорошо я тебя знаю», — подумалось ей, и, проглотив снова подступивший к горлу комок, она стала разглядывать тонкую, как паутина, сеточку вен на бедрах мужа и знакомую поросль курчавых волос. Она не могла понять, почему тело Мартина стало таким маленьким. Ведь при жизни он был сущий медведь и в первую их брачную ночь поднял ее, словно невесомый солнечный лучик.
Темные волосы на его груди были влажными.
— Вот теперь, думаю, он чистый, Нора, — сказала Анья.
— Еще чуть-чуть.
Она провела ладонью по его груди, словно ожидая, что та поднимется от дыханья.
Анья отняла у нее серую тряпку.
Вечерело, снаружи налетал порывистый ветер, Нора сидела возле Мартина, предоставив Анье поддерживать огонь в очаге и зажигать лучину. Внезапный резкий стук в дверь заставил обеих подскочить от неожиданности. Сердце Норы обожгла мысль, что это, может статься, Мартин возвращается с поля.
— Мир этому дому!
В хижину вошел молодой человек, полы его облачения раздувались на сквозняке. Новый священник, догадалась Нора. Темноволосый, румяный, хоть и долговяз, а лицо детское, с пухлыми губами. Нора заметила и щель между передних зубов. С одежды отца Хили стекала вода, и вошедшие за ним Питер и Джон тоже были насквозь мокрые. А она и не знала, что погода так переменилась.
— Добрый вечер, отец.
Анья приняла из рук священника его мокрый плащ и, аккуратно расправив, повесила сушиться у очага.
Священник озирался, пока не заметил Нору в спальной выгородке, и направился к ней, нагнув голову под низкой притолокой. Глядел он серьезно.
— Да пребудет Господь с вами, миссис Лихи. Сочувствую вам в вашем горе. — Взяв ее руку в свои, он сжал ее ладонь. — Надо думать, для вас это явилось ужасным ударом.
Нора кивнула — во рту у нее пересохло.
— Все там будем, но всегда печально, когда Господь призывает к себе тех, кого мы любим. — Он отпустил ее руку и, склонившись к Мартину, приложил два тонких пальца к его горлу. Потом слегка кивнул: — Отошел. Я не могу совершать таинство.