Школа негодяев - Ян Валетов

И следующей зимы.

И следующей.

Вот севернее, как раз куда и дул ветер, так приглянувшийся Саманте, там подпорная стена Киевского водохранилища действительно напоминала памятник и зимой и летом. Миллионы тонн вздыбленного бетона и искореженной арматуры, раскуроченные могучей рукой великана. Памятник Потопу – мечта сюрреалиста. И лежащий у его подножия мертвый город, на улицах которого до сих пор «фонит» окаменевший донный ил Киевского моря – память о Чернобыле года 1986-го.

А ведь тогда казалось, что ничего страшнее уже не будет. Что случившееся будет уроком на веки вечные! Но смогли-таки побороть страх! Осилили задачу! Смогли наплевать на все, матерые человечищи!

Сергеев побывал возле подпорной стены в год Потопа.

Понять, что и как произошло, было сложно уже тогда. Вода уничтожила все следы, смыла все улики, если они были, оставив вместо них возможности строить предположения. Но если люди не верят очевидным фактам, кто поверит спорным предположениям?

Тогда был октябрь года Первого. Первого послепотопного года. Золотая осень. И севернее Вышгорода она была действительно золотой, как в прежние годы. А ниже…

Ниже на деревьях тоже были желтые листья. От Киева до Черкасс они желтели от остаточной радиации речного ила, от Черкасс до Запорожья – от химического поражения, ниже Запорожья – от химического поражения и радиации. Недавно накрытая Волной часть страны ворочалась в жидкой радиоактивной грязи, в мусоре и разложившихся телах, покрывалась нарывами и толстой земляной коркой. Рушились подмытые водой дома, горели обезлюдевшие города, лилась кровь, и выжившие научились этого не замечать. Цивилизация сползала со стремительно дичающих человеков, как кожа с обожженной руки – перчаткой.

Сергеев осмотрел разъятую подпорную стену со всей тщательностью, несмотря на изрядный риск. Над головой то и дело барражировали вертолеты, да и для снайпера он представлял превосходную мишень – муха, рассевшаяся на голой стене, муха, которую так легко прибить свернутой в трубочку газетой!

Спина была мокрой от постоянного чувства опасности, заполнившего всё пространство вокруг. Кругом была смерть. Она скрывалась в густых зарослях прибрежного камыша, рокотала в небе мощными турбинами, выцеливала любой живой объект с эффективных дистанций, излучала тяжелые частицы, парила токсичной химией, как парит на плите свеже сваренная каша…

Смерть была средой обитания, здешней достопримечательностью номер раз. Это не утомляло, скорее, причиняло острое физическое неудобство – что-то вроде болезненного чирья вздувшегося между лопатками. Поэтому, закончив свое любительское расследование, Сергеев поспешно, с облегчением нырнул вниз, в мешанину изуродованных киевских улиц. В развалинах было жутко, но всё же не так страшно, как там, где проходил раздел между золотой осенью и мертвыми, сожженными листьями.

Он не рискнул бы дать показания в суде о природе катастрофы и вызвавших ее причинах (не специалист все-таки), но по результатам осмотра Михаил был уверен, что причиной обрушения были взрывы, и этих взрывов было как минимум два.

Если закрыть глаза, то можно было увидеть как…

… медленно вползает в камеру шлюза самоходная баржа. Закрываются массивные створы. За стеклами рубки никого не видно – в них отражается низкое солнце. Трюмы набиты сотнями биг-бэгов. А между ними – неверное пульсирующее свечение. Ждут сигнала приемные контуры взрывателей, подмигивают крошечные огоньки, словно в трюме переглядываются несколько десятков красноглазых крыс.

… коричневой гусеницей заползает на дамбу поезд, а в вагонах-коробочках, среди мешков с селитрой и гексагеном, малиновым светом мерцают светодиоды радиодетонаторов. Крысы, ждущие сигнала, чтобы впиться своими острыми, раскаленными зубами в бетонную плоть, армированную стальными костями, и разорвать ее на части.

Или там было что-то другое?

Может быть…

Вполне может быть…

Для определения типа использованной взрывчатки нужна, как минимум, экспресс-лаборатория, а у Сергеева не было ничего даже для того, чтобы взять пробы.

Возможно, что на месте катастрофы работали следственные комиссии. А возможно, и нет. Было ли у кого-нибудь желание устанавливать истину в самый страшный год, Первый год после Потопа? Но ведь журналисты тогда еще рыли носом землю. Тема была больной, свежей и каждая статья, если в ней присутствовали хоть какие-то факты, воспринималась, словно откровение.

Писали разное. Писали о плачевном состоянии плотин Днепровского каскада. О том, что, несмотря на неоднократные требования специалистов выделить деньги на ремонт, финансирование не велось, а там, где велось, денег ни на что другое, как на то, чтобы их украсть, не хватало! Говорили о низком качестве бетонов, о старении арматурного каркаса и нерасчетных нагрузках, возникших от движения транспорта. Рассматривали сейсмическую теорию, теорию просадок нижних слоев грунта, теорию образования каверн, но никто – как по сговору – не упоминал о возможности террористического акта.

Ни те, кто оказался по правую сторону Днепра.

Ни те, которые стали хозяевами на левой.

Сергеев же всегда начинал расследование с той версии, которую отвергали заинтересованные стороны. Но его мнением уж точно никто не интересовался. Сама мысль о том, что такое несчастье может быть не результатом халатности, а результатом целенаправленной деятельности рук человеческих, вызывала у 90 % журналистов отторжение, что наводило Сергеева на мысль о том, что человечество, сколько его не бей, от глобального идеализма не избавится. Оставшиеся 10 % реалистов опубликовать свои статьи в свободной прессе не смогли. Пресса не была настолько свободна, и, возможно, (хотя Сергеев начал это понимать только после многих лет жизни на Ничьей Земле) решение тайных цензоров было правильным. Умножая познания свои, ты умножаешь скорбь свою.[2]

И вот, спустя годы на этом месте остался только мусор, выглядывающий из-под снега. Ни очевидцев. Ни тех, кто захочет докопаться до причин произошедшего. Никого.

И ведь все попытались объяснить, оставаясь в привычных рамках – и грохот, и взрывную волну! И объяснили все головотяпством и стечением обстоятельств, потому, что люди с охотой верят во все, что укладывается в простую картину мира, и не хотят верить в то, что может сделать их жизнь менее удобной.

Даже Сергееву иногда хотелось думать, что он ошибался. Очень хотелось. Но, почему-то, ни забыть, ни убедить себя в том, что тогда, на дамбе, похозяйничала роковая случайность, не получалось. Потому что он знал.

Знал наверняка.

Они возвращались к кибуцу по собственным следам, и «бить» лыжню не было необходимости. Сергеев стал первым в их короткой колонне, чуть опустил голову, пряча лицо от холода под краем капюшона, и побежал легко и размашисто, подставив спину такому удобному для полетов северо-восточному ветру. Саманта скользила по лыжне прямо за ним, а обиженный на нее за «гусара и шпоры» Вадим замыкал отряд, недовольно посапывая.