Тур - воин вереска - Сергей Михайлович Зайцев

Возвышается, царит над полем дуб-господин, а на лесной опушке, среди дубков и ёлочек — таинственный граб с искривлённым, извитым стволом; под ветвями его купается утром в росе молодая гнедая кобылица. В стороне — сосновый бор сплошной синей полосой вечерами и медово-янтарный среди солнечного дня; можжевельник подлеском — символ вечной жизни. Ласковый ветерок приносит с лугов нежный дух разнотравья — зверобоя, тимьяна, душицы, а с болот — багульника и аира едва уловимое благоухание, из дубрав — запах барбариса; сладкий и благородный тянется над землёй фимиам цветков лип... Марево струится вдали... В том покое, что, кажется, веками царит здесь, усталый путник, мятущаяся душа, не иначе, обретёт отдохновение и утешение.

Живёт в этих дивных местах замечательный народ — литвины[1] — совестливый народ, сердечный и простой. И тёмный, однако, народ, суеверный. В церковь ходят, а как тысячу лет назад верят в мавок и мар, в навьих и волкодлаков, в лихорадок, в леших и лешачих, в лесных девок, Болотов, в колдуний-мокошей, в сказочную силу ворожей[2]. Из поколения в поколение они поверяют друг другу наивные побасёнки незатейливого крестьянского ума. Оно понятно: от неграмотности и от нелёгкой жизни, от многих страданий суеверие его. Примученные многими поборами господ-панов, головы не поднимают, по земле босыми ногами ходят, жалкие крохи едят, на соломе спят, в сермягу, в крапиву одеваются, дырявым армяком укрываются... Старое недолго помнят, о новом недалеко мечтают. Но едва заиграет скрипка — весело и забористо, — вот уж и воспрянула, распахнулась душа, вот уж и забыл добрый литвин о невзгодах своих и печалях и, видавшую виды шапку заломив, пустился в пляс — держитесь, лапти, крепитесь, онучи... К чести его надо сказать, что не раболепный это народ, сильный духом и несгибаемый, хотя тяжёлые, очень тяжёлые времена этот народ не раз переживал — времена, в какие иные народы сломались бы, чёрные времена, когда вымирало или было вырезано до половины всех людей...

С гостем и стариком литвин наш добр и уважителен, с обидчиком свиреп, с ближним, а особенно со слабым, благодушен и милосерден и открыт перед ним; недруг знает, что он неукротим в гневе, друг же знает, что бывает он упрям, а с тем, кого любит, уступчив, будто малое дитя. Он зеркало (что может быть справедливей?): добро в него заглянет — и отразится добро; а зло в него посмотрится — и увидит в нём зло.

Раскинув могучие крылья, аист парит над долиной. И видны ему возвышающиеся вдалеке на западе гордые старинные замки и крепости с величественными башнями, с неприступными стенами, видны многочисленные города, большие сёла с каменными храмами и фольварки, уютные хутора. Удивительно красивый край!..

Да, видно, страшный ураган над ними прошёл. И принёс разрушение. Замки старинные и башни крепостные не так уж и величественны, как, верно, некогда были, и стены, если присмотреться, вовсе не неприступны, не стены это даже, а более развалины. И города, и сёла, когда-то многолюдные, а ныне почти пустые, и фольварки с хуторами, когда-то ухоженные, обласканные умной хозяйской рукой, теперь всё больше разорены. Окна в домах — пустые глазницы, ворота разбиты, изгороди покосились; от каких-то домов остались лишь стены, а иных домов и вовсе нет — голо и уныло стоят закопчённые печи и вокруг всё черно от угольев и серо от пепла...

Но не о них, не о западных землях у нас пойдёт далее сказ, потому оставим их для другого рассказчика и для другой истории и взор свой обратим на восток, на Днепр и за Днепр, на древний город Могилёв и на повет Оршанский[3]. Тут под самым аистовым крылом похожая картина разорения, запустения и нищеты. Кое-где остались ещё хатки, крытые соломой или тростником; бедные, убогие хатки, хотя и очень живописные, романтического вида... Унылыми проплешинами среди дремучих лесов — сожжённые деревни. Страшными чёрными пятнами — выжженные поля, некогда ухоженные и плодородные. Там, где были мосты через реки, ныне только обугленные сваи торчат, сады и огороды заросли бурьяном, коренастым и крепким, в коем и малой птахе божьей не пробиться, а только подлой змеюке проползти, людские тропы стали волчьими путями, а где были сенокосные луга, где шёлковые травы радовали глаз, — теперь белые косточки лежат; тут не крестьянин добрый с неутомимой косой трудился, а известная старуха в саване собирала свою жатву, и в местах этих, верно, себе смертушка надолго гнездо свила. Была жизнь, плескалось море, но жизнь ушла, и теперь, куда ни глянь, — всюду чёрная яма...

Началась Северная война за восемь лет до тех событий, к которым мы уже скоро обратимся. Причиной войны было усиление могущества Шведского Королевства. В шведские территории включались Лифляндия, Эстляндия, Карелия, земли в Северной Германии, проще говоря — практически всё восточное побережье Балтики... Швеция стала одной из наиболее мощных держав Европы. В ней процветали ремесла и торговля, как на дрожжах росла промышленность; ни в одной стране не отливалось столько пушек, сколько в Швеции, и ни в одной стране не строилось столько кораблей — торговых и военных. Из Лифляндии и Эстляндии Швеция получала дешёвые хлеб и продовольствие, а германские государства, как то Саксония, Бранденбург или Курляндия, были полузависимыми от Швеции, и работали на её нужды, и подчинялись её требованиям. Шведское Королевство, обладавшее колоссальным флотом, полностью контролировало мореходство и облагало чужих купцов-мореходов пошлинами, оно давило на Данию, владевшую проливами Зунд, Каттегат, Скагеррак и другими, и по праву сильнейшего хотело диктовать свои условия...