Турнир самоубийц - Ян Леншин

– Я предлагала вам устроиться в фирму «Брайан и Компания». Могу дать их адрес.

– Это исключено! – вспыхнул Ульрик.

– В таком случае, мне нечего вам предложить.

– Я окончил два курса медицинского и вполне мог бы…

– Следующий.

– Послушайте…

Мимо протиснулся мужчина в красной жилетке и оттер Ульрика от окошка. Мелькнула мысль, что денег хватит только на билет домой. Если удастся убедить кондуктора, что ему еще нет четырнадцати.

Позади кто-то спросил:

– Эй, паренек, ищешь, чем бы заняться?

Его окликнул тот самый любитель подмигивать незнакомцам. В клетчатой кепке песочного цвета и коричневом пиджаке с заплатками на локтях, он напомнил Ульрику одного ярмарочного зазывалу. В углу тонкогубого рта торчала так и незажженная папироса.

– Старику Голладжеру всегда нужны временные работники на фабрике. Платит он мало, зато нос не воротит.

– Как его найти?

Дама за стеклом чуть подалась вперед, будто пытаясь подслушать, о чем они говорят. Странно, и какое ей дело?..

– …Сдашь экзамен и считай, что ты принят.

– Экзамен? – переспросил Ульрик.

Голладжер указал на мешок, что лежал посреди кабинета.

– Подними-ка его, сынок.

…Когда Ульрик вошел, старик возился с сейфом в углу. Вот он с грохотом захлопнул железную дверцу с кодовым замком и обернулся. Темные, будто два холодных уголька, глаза смотрели ясно и пытливо, в них читались ум и проницательность. Голладжер походил на уродливого птенца, напялившего дорогой костюм, а когда он говорил, казалось, кто-то с силой тер друг о друга два спичечных коробка.

Помещение, в котором очутился Ульрик, было скорее кладовкой, чем кабинетом. Вдоль стен громоздились ящики, свертки, стол был завален обрывками шпагата, кнопками, скрепками, какими-то документами в жирных пятнах. Вкусно пахло кофе.

Первым делом Голладжер поинтересовался, кто дал Ульрику адрес, и лишь затем приступил к «собеседованию».

– Помню такого, – проскрипел старик, услышав имя. – Я уволил его на прошлой неделе. Первостатейный вор! Да-с. Украл у меня ящик сардин. В наше время никому нельзя доверять, кругом одни воры и мошенники!

Поцокав языком, Голладжер исподлобья уставился на Ульрика.

– Я никогда не брал чужого, сэр, – сказал тот, чтобы заглушить бурчание в животе – от запаха кофе разыгрался нешуточный аппетит.

Старик еще раз глянул на Ульрика, сморщил нос, обнажив мелкие зубы, и указал на мешок:

– Сдашь экзамен и считай, что ты принят.

Ульрик взвалил мешок на плечо.

– Платить буду сто пятьдесят… нет, сто лэков в неделю, – Голладжер ткнул Ульрика тростью в бок. – Можешь забирать деньги каждую пятницу или приходи раз в месяц, как хочешь. Надумаешь что-нибудь стащить – пеняй на себя!

– Спасибо, сэр.

– Многие жалуются, что мои смены на два часа длиннее, чем у других, но это вздор – молодым полезно размять кости.

– Да, сэр.

– В твоем возрасте я работал по шестнадцать часов в день, а получал в два раза меньше.

– Как скажете, сэр.

– Нынешнее поколение никуда не годится – одни сопляки и нытики.

Голладжер пожевал губами и заковылял обратно к столу.

– Отправляйся к начальнику смены, он скажет, что делать, – бросил старик, не оборачиваясь. – И не забудь положить мешок на место.

…В дверь постучали. Открыв, Ульрик увидел на пороге высокую светловолосую девушку с улыбкой до ушей. Вим.

В городе третью неделю стояла невыносимая жара. В комнате под самой крышей ветхого трехэтажного дома, единственного прибежища Ульрика, было душно, как в бане. Солнце зло светило в окна. Мир снаружи застыл в дрожащем мареве. Высоченные клены стояли, будто стеклянные – ни один порыв ветра не касался их иссушенной, пыльной листвы. Духота сводила Ульрика с ума. Зато зимой в комнатке был лютый холод, а в дождь Ульрик ставил на пол всю посуду, какая была в доме, – с крыши текло, как из решета.

– Почему ты не написал, что переехал? Я едва тебя нашла!

– Рад встрече, Вим.

Ульрик заставил себя улыбнуться. Он прикрыл дверь, чтобы девушка не увидела старый матрас на полу, что служил ему постелью, и колченогий стол – единственную мебель. У стен расположились стопки книг, а с потолка свисал, будто чудаковатая люстра, боксерский мешок.

– Как ты? Тысячу лет тебя не видела! Ты здорово загорел, тебе идет.

– В последнее время я много бываю на свежем воздухе.

Вим коротко подстриглась, следуя моде. На ней было черное платье, на шее нитка крупного жемчуга, но в остальном казалась совершенно прежней – веселой, беззаботной, с шальным блеском в глазах.

– Экзамены меня чуть не прикончили! А ты все сдал?

– С экзаменами проблем не было, – честно ответил Ульрик. Нет экзаменов – нет проблем.

– Я так по тебе соскучилась! Сегодня вечер встречи выпускников, ты придешь?

– Разумеется, – Ульрик почувствовал, что краснеет.

– Приходи, обязательно приходи! Не то я страшно рассержусь! А как…

…Ветер швырнул в лицо пригоршню пыли. Ульрик поморгал, удобнее перехватил ящик и направился к пасти склада, что темнела впереди. Громадина фабрики расположилась на отшибе. Сложенная из красного кирпича, с трубами, что дымили дни напролет, с тусклым солнцем в слепых окошках, с гудками и шумом, который не смолкал до поздней ночи, когда цеха один за другим погружались во тьму и только высоко вверху, в кабинете Голладжера, продолжал гореть свет, она чутко прислушивалась к каждому вздоху, к каждому удару сердца, всякого, кто имел несчастье переступить порог и оказаться в ее серых унылых недрах. Древняя и незыблемая, она напоминала храм. Под крышей фабрики гнездилась стая ворон, иногда было слышно их сварливое карканье.

Холод обжигал. Ветер свободно врывался через поднятую железную дверь, наметал на бетонный пол сухие листья. Ульрик поставил ящик и с трудом выпрямился. Из тени вынырнула трость, следом появились носы старомодных туфель, показался воротничок рубашки, высокий лоб с залысинами, острый подбородок, и вот черные, как давно остывшие угли, глаза жадно впились в Ульрика.

– Доброе утро, мистер Голла…

– Ты уволен.

Где-то на улице залаяла собака. Лай перешел в скулеж, и все смолкло.

– За расчетом можешь не приходить – я спишу его в счет долга.

– Долга?

– Ты украл у меня, – старик помедлил, – банку краски. Так что можешь убираться.

– Вздор.

– Все вы так говорите. Ни у кого еще не хватило духу признаться. Да-с.