Месть смертника. Штрафбат - Руслан Сахарчук

Поднимаясь, Белоконь успел заметить движение возле грузовиков – из машин выскакивали фрицы.

Через мгновение старшина уже стоял перед офицерами. Похожий на аиста дернул пистолет из кобуры. Мясистый был ближе – он отпрянул и попытался заслониться от топора рукой в перчатке. Белоконь ударил изо всех сил. Отрубленный палец отлетел в сторону; на землю упала и покатилась голова в фуражке – с косыми глазами и красным мясистым лицом.

У грузовиков застрекотали автоматы.

Белоконь бросил топором в другого офицера, отпрыгнул к телеге и схватил связку гранат. Метнув «русскую тройку» куда-то между машинами, он рухнул на повозку и сжался в комок. Взрыв был оглушителен. Шрапнель со свистом разлетелась во все стороны. Шальным осколком пробило брезент и разворотило коровью тушу.

Одуревшая лошадь развернула телегу и вломилась в бурьян. Белоконь не глядя швырял гранаты в сторону машин. Где-то позади него раздавались автоматные очереди, но после третьего взрыва они оборвались.

Телега остановилась. Сжимая в руке последнюю гранату, Белоконь спрыгнул в сорняки. Кобыла была напугана, но невредима. Он рассеянно погладил ее по морде и, чуя лишь стучащую в висках кровь, стал продираться к дороге.

Ближайший грузовик лежал набоку. Его кабина была смята, а от ткани, обтягивающей кузов, остались одни лохмотья. Внутри была мешанина из окровавленных тел; некоторые из них шевелились и издавали стоны. Вторая машина, видимо, сдавала назад, но ее остановили сосна и очередной взрыв (среди гранат в телеге были и противотанковые). Белоконь заметил мелькающих за деревьями немцев, размахнулся и бросил гранату как можно дальше. Она глухо бухнула где-то в лесу.

Штабной офицер так и оставался возле тела своего мясистого коллеги. Он сидел на хвое с открытым ртом и бессмысленно поводил вытаращенными глазами. В его руках по-прежнему был портфель, а вот фуражку сдуло взрывом. Безоружный Белоконь надвигался на него, расставив руки.

Лицо немца исказилось от ужаса. Он резво поднялся и завопил. А потом подскочил к старшине и огрел его по уху своим тяжелым портфелем.

Пряжка рассекла Белоконю щеку, из раны хлынула теплая кровь. Глаза застлало фиолетовой дымкой. Когда сквозь нее проступили очертания предметов, Белоконь обнаружил, что стоит на четвереньках. Перед ним лежал окровавленный топор. На бритвенный инструмент, сослуживший такую неожиданную службу, налипли песок и хвоя.

Осмотревшись, Белоконь увидел, как длинный офицер удирает по дороге в город. Он бежал зигзагами, чтобы не попасть под выстрел, и скорость его была невелика. Старшина сжал топор и с диким воем бросился в погоню.

Немец на миг обернулся и увидел мчащегося за ним, небритого окровавленного красноармейца с топором. Больше он не оборачивался. Прижимая к себе свой проклятый портфель, штабной офицер понесся огромными прыжками, резко увеличив скорость.

Белоконь мчался, не чувствуя боли и тяжести верного колуна. Он рычал и матерился. В голове билась только одна мысль: уничтожить врага. Фриц пылил впереди и, по-видимому, всей спиной ощущал исходившую от Белоконя звериную ярость.

Они бежали мимо огородов. До первого советского поста на въезде в город оставалась какая-то сотня шагов, когда офицер бросился в сторону. Он с разбегу перемахнул через двухметровый забор из тонких досок.

Белоконь с ревом снес эту смешную преграду и увидел свою жертву. Волоча вывернутую ногу, штабник торопливо уползал от него по грядкам с зеленью. Теперь он не был похож на аиста – тонкие шевелящиеся лапки наводили на мысль о неприятном насекомом. Белоконь коротко стукнул немца топором между лопаток. Офицер взвыл. Старшина сжал орудие обеими руками и поднял над головой для последнего удара.

Распростертый перед ним враг был жалок. И слаб – Белоконь очень явственно это почувствовал. Зарубить его – утомительная и теперь уже не нужная обязанность. Белоконь вздохнул и бросил топор.

…Перебравшись через развороченный забор, на дорогу вышли двое. Вооруженный топором и пистолетом, штрафной старшина гнал перед собой хромающего немецкого офицера со связанными руками. Оба были перемазаны в земле и запекшейся крови.

* * *

Тремя неделями раньше. Середина июля 1942 года.

Западный берег Дона

Батарея гаубиц «М-30» громыхала уже третий час. Бойцы орудийных расчетов умаялись и оглохли. Двадцатикилограммовые снаряды, которыми они еще утром перебрасывались шутя, теперь казались неподъемными.

Не обращая внимания на разъедающий глаза дым и севший голос, сержант Белоконь подгонял своих солдат. Он не чувствовал себя уставшим, все делая на автомате, ему мешал лишь беспрерывный звон в ушах. В голове застряла мысль о неправильности происходящего. Он, Василий Белоконь, командует семью бойцами расчета, верно? Верно. Но почему их тогда четверо? Дойдя до этого противоречия, мысли откатывались обратно – он не мог и не хотел вспоминать, как троих молодых парней разорвало взрывом.

Этот день должен был стать днем победного контрнаступления. Первый обстрел немецких позиций артиллеристы начали в семь утра. Работали бодро, с прибаутками. Около басовитых гаубиц ходил, поглядывая в бинокль, веселый командир батареи Еремин. Он кричал, что фашисты носу не кажут из окопов – сидят там со спущенными штанами и трясутся, бедняги. Повинуясь расписанию, палить прекратили ровно через час. Умолкли голоса соседних батарей – баритоны семьдесят шестых и теноры сорок пятых калибров.

Вскоре выяснилось, что обстрелянные позиции были ложными. Германские орудия, вроде бы уже уничтоженные пушкарями, заговорили правее – и первыми их целями стали немногочисленные советские танки.

Старший лейтенант Еремин приказал откатить гаубицы хотя бы на несколько метров и убежал в землянку – трезвонить в штаб. Вытащить колеса «М-30» из ямок, в которые они сели во время стрельбы, – задача для грузовика или тройки лошадей. И Белоконь, и солдаты его расчета были в этом уверены, пока вокруг них не начали рваться немецкие снаряды. Теперь каждый почувствовал себя мишенью, и это придало им сил. Длинные и тяжелые станины свели вместе, а гаубицу – две с половиной тонны на колесах – раскачали, освободили и отволокли назад метров на двадцать. Вслед за ними это сделали и другие пушкари. Мера предосторожности могла бы показаться смешной, если бы Белоконь и сотоварищи не знали, что от пары метров часто зависит существование батареи.

Орудие установили споро. Белоконь распорядился перенести снаряды на новое место и пошел за указаниями к старлею Еремину. Лейтенант сидел в землянке и дымил. Указание было одно: немедленно, с этих самых позиций, расстрелять всех немцев, включая Гитлера, Лили Марлен и весь их паршивый фатерлянд. На все про все Белоконю дается полчаса и вот эта прикуренная папироса. Сержант затянулся, козырнул и вышел из землянки.

Четверо его бойцов курили, сидя на раздвинутых ножницами станинах «М-30». Еще трое разместились на корточках в нескольких шагах от гаубицы.

А через миг троицу разнесло взрывом. Белоконь не хотел этого вспоминать.