Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

Восемь градусов мороза, легкий снежок. В 9 утра рабочие Обуховского сталелитейного завода после митинга вышли на улицу с транспарантами «Долой самодержавие! Да здравствует демократическая республика!», и десятитысячная толпа двинулась в центр, подхватывая по дороге рабочих других предприятий. Волнения охватили городские окраины, забастовали фабрики Охты, Новой деревни, Колпина.

Около 10 утра демонстрация в несколько тысяч человек подошла к Александровскому мосту. «Навстречу этой толпе с полусотней казаков и городовыми конной стражи выехал полицмейстер пятого отделения (Выборгская сторона — В. Н.) полковник Шалфеев, который, устроив у Симбирской улицы заслон из казаков и конных городовых, подъехал к толпе и предложил ей разойтись. Здесь толпа набросилась на полковника Шалфеева, стащила его с лошади и стала наносить ему удары ломиком и толстой палкой, причинив ему перелом лучевой кости правой руки, раздробления переносицы и несколько повреждений кожных покровов на голове. Поднятый городовыми полковник Шалфеев в тяжелом состоянии отвезен в военный госпиталь». Он не выжил.

«С 11 часов утра в центральной части Невского проспекта стали появляться в одиночку небольшими группами бастующие рабочие, которые до 12 часов дня рассеивались конными городовыми, бывшими в распоряжении участковой полиции в числе 40 человек под командой полицейского офицера корнета Доморацкого, — сообщали из 1 — го участка Казанской части. — Около 1 часа дня к Казанскому мосту подошла с пением революционных песен толпа рабочих, которая была встречена бросившимися в атаку, с обнаженными шашками, вышеупомянутыми конными городовыми под командой корнета Доморацкого и сотней 4 Донского казачьего полка. В рассеивании этой толпы принимали участие и 1 1/2 роты 3 стрелкового запасного батальона». Картину происходившего в центре дополняет донесение полиции 1-го участка Литейной части, в зоне ответственности которого «на Невском проспекте в течение всего дня также двигались толпы рабочих, подростков и учащихся, большей частью студентов психоневрологического института. Толпы эти рассеивались войсковыми конными частями, конными жандармами и конно-военной стражей, действовавшей изредка холодным оружием. Отношение толпы к чинам полиции было весьма враждебно»[1774].

Обилие студентов на улицах объяснялось тем, что 25 февраля объявили забастовку учащиеся Петроградского университета, за которым незамедлительно последовали другие вузы. В записке Департамента полиции говорилось: «В среде учащихся высших учебных заведений наблюдается полное сочувствие движению; в стенах заведений происходят сходки, руководимые ораторами. Учащиеся принимают участие в беспорядках на улицах»[1775].

Во второй половине дня сводки отражали только растущее ожесточение. Городовым все чаще приходилось обнажать шашки и стрелять в воздух. Все больше сообщений о разоружении, избиении полицейских чинов, причем при индифферентном отношении к этому со стороны военнослужащих. Электризующий эффект произвел инцидент на Знаменской площади, где толпа стащила с лошади полицейского пристава Крылова и зарубила его собственной шашкой, сопровождавшие его казаки на подмогу не поспешили. Весть об этом моментально облетела весь город, причем в редакции: пристава зарубили казаки (не исключено, что так оно и было). Разоружение полицейских стало лозунгом дня, из толпы полетели камни, куски льда, раздались револьверные выстрелы. Появились жертвы и среди демонстрантов.

Настроение становилось все более возбужденным — у одних, и все более тревожным — у других.

Думское большинство продолжало пребывать в испуганной задумчивости. «Мы были рождены и воспитаны, чтобы под крылышком власти хвалить ее или порицать… Мы способны были, в крайнем случае, безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи… при условии, чтобы императорский караул охранял нас… Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала — у нас кружилась голова и немело сердце»[1776], — откровенничал о преобладающих настроениях депутатов Василий Шульгин. Лидер прогрессистов Ефремов вспоминал совместное собрание с кадетами и социалистами утром 25 февраля, на которое с «хорошей новостью» с митинга рабочих и кронштадтских матросов явился меньшевик Соколов, сообщивший, что митинг «решил ждать до Пасхи, не делая революции. Все вздохнули спокойнее и разошлись в уверенности, что хоть завтра ничего решительного не произойдет»[1777].

Государственная дума собралась в тот день на пленарное заседание. Оно окажется последним. И едва ли не самым коротким. Риттих известил, что правительство готово немедленно передать продовольственное дело городскому самоуправлению, подтвердив при этом, что в городе имеется достаточный запас муки. «Стремясь как можно скорее утвердить законопроект о передаче продовольственного снабжения объединенной комиссии Союзов городов и земств, члены Думы начали заседание в одиннадцать утра и прервали его в 12 ч. 50 мин., назначив очередное заседание на одиннадцать часов утра 28 февраля, — вспоминал Керенский. — Для всех было очевидно, что судьба Думы висит на волоске, что она наверняка будет либо распущена, либо ее заседания будут перенесены на более поздний срок. Чтобы не дать застичь себя врасплох, Думе следовало любой ценой продолжить сессию. Левая оппозиция настаивала на проведении следующего заседания не во вторник 28 февраля, а в понедельник 27 февраля»[1778]. Сам Керенский, в отличие от других думских лидеров, продолжал проявлять лихорадочную активность. Помимо того, чтобы воспрепятствовать намерению думцев разойтись, он настаивал на принятии формулы о том, «что дальнейшее пребывание у власти настоящего Совета министров совершенно нетерпимо»[1779]. Предложения его не прошли.

Единственное, что удалось добиться левым — решения неофициального собрания совета старейшин, состоявшегося в кабинете Родзянко, что 27-го в два часа дня Дума все-таки соберется на закрытое совещание. Следующая официальная сессия Государственной думы состоится… в январе 1994 года, но будет это уже в совсем другой стране — Российской Федерации.

В оставшуюся часть дня проходили заседания думских фракций, комиссий, бюро Прогрессивного блока, центрального бюро Военно-промышленного комитета. Общественные деятели, близкие к социалистам, заходили друг к другу, встречались у Максима Горького, толклись в редакциях и обменивались слухами, один другого нелепее. Видных общественных деятелей и думских ораторов не было на улицах Петрограда, уже и пока почти без них делалась история.

Кто действительно не испытывал страха перед народной стихией, более того, активно ее провоцировал, так это ультралевые, в частности, большевики. Об их существовании заговорщики всех лагерей, похоже, либо совсем забыли, либо не склонны были принимать их всерьез. Это было весьма опрометчивым просчетом. Роль крошечной большевистской партии вырастала, как на дрожжах, что отмечали уже и спецслужбы.

Утром 25 февраля вновь заседает Русское бюро ЦК. Шляпников пишет: «От Петербургского Комитета получили предложение дать боевую листовку»[1780]. Текст листовки, сохранившийся в архиве Молотова, написан его рукой: «Жить стало невозможно. Нечего есть. Не во что одеться. Нечем топить. На фронте — кровь, увечье, смерть. Набор за набором! Поезд за поездом, точно гурты скота,