Солдат, не спрашивай - Гордон Диксон

Мы стояли всего в сотне метров, а могли подойти еще ближе, говорить в полный голос, кричать, снять защитную форму и все равно чувствовать себя в полной безопасности — так, словно находились не на виду многотысячного лагеря, а за высокой каменной стеной.

— Сбор на этом месте через сорок минут, — объявил Ян, и, сверив часы, мы растаяли во мраке ночи.

Моя цель — второй полк — расположился между полками Яна и Мигеля. Двигаясь в тени пластиковых домиков, я беспрепятственно преодолел их первую линию. Это оказалось до смешного просто. Далее, изучая обстановку, я понял, что, сменив свой черный комбинезон на обычный костюм нахарца, вполне мог бы ходить совершенно открыто где угодно. И все благодаря мужчинам в штатской одежде, снующим повсюду наравне с военными, причем было очевидно, что лишь малая толика гражданских известна солдатам в лицо и по имени. Если бы на меня обратили внимание — так только из-за боевого маскировочного костюма.

Но как раз этого я боялся в самую последнюю очередь. Снующие повсюду люди не видели того, что происходило чуть дальше их собственного носа. Оставаться невидимым в подобном окружении означало: ты передвигаешься очень спокойно и размеренно, то есть все в тебе, включая дыхание, следует подчинить единому ритму, а если уж остановился, то должен полностью расслабиться и замереть в том же положении, в котором тебя застала вынужденная остановка.

Правильное дыхание, как в положении покоя, так и при движении, играет чуть ли не главную роль. Этому дорсайцы обучаются в детских играх, еще задолго до того, как настает время отправляться в школу. Двигайся плавно, останавливайся внезапно — и останешься незамеченным под самым носом стороннего наблюдателя. А сколько раз вы сами были этим человеком-невидимкой, когда смотрели «сквозь вас», потому что просто не ждали увидеть в данный момент в данном месте что-либо постороннее.

Разведка на склоне пробудила во мне дремавшие до поры инстинкты воина дорсайца, и в том, что мне предстояло сделать в этом лагере, я не видел для себя никаких трудностей. Более того, я снова ощутил себя бесплотным духом, медленно плывущим среди живых картин нахарского лагеря, способным исключительно на чувственное восприятие — посредством зрения, обоняния, слуха.

Беглого осмотра оказалось вполне достаточно, чтобы представить более чем полную картину того, что нам следовало знать об этом полке. Возраст солдат колебался где-то между двадцатью и сорока, и, если судить только по возрасту, можно было сделать ошибочный вывод, что передо мной регулярные войска. На самом деле этих людей привлекла сюда возможность носить красивую, пользующуюся авторитетом форму и при этом не сильно утруждать себя тяжелой работой. Наткнулся я на батарею из нескольких полевых орудий, настолько устарелой конструкции, что не могло быть и речи об их эффективном использовании на открытой местности Гебель-Нахара. Тяжелые орудия на крепостных стенах подавят эту артиллерию после первых выстрелов и задолго до того, как ее разряды смогут вызвать даже незначительные разрушения.

Что касается личного оружия, то тут можно было увидеть все, что угодно, начиная от лучших и самых современных энергетических и игольных ружей в руках солдат до старых охотничьих и спортивных пулевых ружей у гражданских. Правда, арбалетов и мечей я не заметил, но если бы и увидел, то, пожалуй, не очень удивился. Но все это разномастное и разнокалиберное оружие имело одну общую и весьма удивившую меня на фоне общего беспорядка особенность: оно было тщательно вычищенным, ухоженным, и относились к нему явно с большим уважением.

Решив, что все, представлявшее интерес, уже осмотрено, я двинулся к первому ряду строений и темнеющей за ними равнине, но путь мой преградила неожиданно вывалившаяся из пластикового улья горланящая компания.

Обходя веселящихся приятелей, гомонящей толпой заполнивших проход, я принял вправо и уже через десяток метров почувствовал: кто-то тихо крадется параллельным мне курсом. Здесь и в такое время трудно было предположить, что кто-то другой, а не гость из Гебель-Нахара может передвигаться по территории военного лагеря. А так как зона, где я оказался, граничила с зонами Мигеля, можно было рассчитывать на встречу с ним. Через несколько метров я действительно увидел Мигеля.

— Хочу, чтобы ты кое-что посмотрел, — знаками показал он. — У себя ты уже закончил?

Я молча кивнул.

— Тогда пошли.

Он привел меня к большому пластиковому сооружению, наверное, самому большому на территории. Обойдя его с тыла, мы остановились, и Мигель жестами показал, что нужно забраться на крышу. Имея некоторый опыт и сноровку, это не представляло особого труда. Когда мы оказались на крыше, Мигель указал на небольшое отверстие.

Я увидел шесть мужчин с нашивками полковых командиров, сидящих за столом, с которого еще не успели убрать остатки еды. Рядом в почтительном внимании застыли офицеры чинами пониже, им за столом сидеть, вероятно, не полагалось. Надувной пластик, ко всем прочим своим достоинствам, еще и замечательный звукоизолятор, а так как наблюдательная дыра находилась не прямо над столом, а на достаточно большом расстоянии, долетали до моего слуха лишь отдельные слова, и понять, о чем шел разговор, было просто невозможно.

Оставалось лишь наблюдать за жестами рук, за тем, как говорят и как реагируют друг на друга полковые командиры. Пожалуй, уже через несколько минут стало ясно, что далеко не добрые друзья собрались за общим столом. Нет, офицеры не спорили, не ругались, не размахивали руками, но в каждом искоса брошенном на соседа взгляде чувствовался открытый вызов, а в звуках их речи электрическими искрами пробегали нотки едва сдерживаемого раздражения.

Легкий толчок в плечо заставил меня оторваться от разыгравшейся внизу сцены и настороженно оглянуться вокруг. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем глаза снова привыкли к темноте, и тогда я увидел руки Мигеля и догадался о смысле его жестов.

— Посмотри на самого молодого — слева, с черными усами. Это командир моего полка.

Взглянув вниз и увидев, о ком он говорит, я знаком показал Мигелю, что все понял.

— А теперь — обрати внимание: напротив — тучный, с седыми бачками и надутыми губами…

Я нашел его взглядом, поднял голову и снова кивнул.

— Это командир гвардейского полка. Мой и этот опять что-то не поделили, иначе сидели бы рядом, демонстрируя всем, что все плохое между ними забыто и они снова добрые друзья. Представляешь, каково сейчас младшим командирам, кому все эти знаки давно известны? Как ты думаешь, из-за чего они сцепились?

— Не знаю. Но думаю, ты догадываешься, иначе бы меня сюда не затащил.

— Я наблюдал за ними. Они разложили карты Гебель-Нахара и долго спорили о завтрашней позиции каждого полка. Потом, кажется, договорились, но, видно, радости от этого никто не испытывает. Как бы они не вцепились завтра друг другу в глотки. Нужно рассказать Аманде, пусть попробует рассчитать ситуацию. Лучше, конечно, привести ее сюда — чтобы сама посмотрела.

Да, пожалуй, здесь не надо быть большим психологом: с первого взгляда понятно, какие страсти раздирают этих господ в офицерских мундирах.