Киномания - Теодор Рошак

— Атомная, да.

— Одна бомба?

— Всего одна.

— Очень мощная.

— Очень.

— Зрелище величественное — огромное облако, вспышка света.

— Она накрывает землю радиацией, — Ему этот термин был незнаком, — Это что-то вроде электрического отравления. Она убивает все, к чему прикасается. Говорят, что несколько сотен таких бомб могут уничтожить все живое на земле… останутся разве что тараканы.

— А сколько таких бомб уже сделано?

— Насколько мне известно — тысячи. Десятки тысяч.

— Боже мой!

— Сами понимаете.

— Да, понимаю. Ну что ж, давайте браться за работу.

— За работу?

— Вы и я. У нас с вами масса фильмов — хватит до две тысячи четырнадцатого.

— Вы хотите, чтобы я работал над фильмами вместе с вами?

— А у вас есть другие планы?

Когда он поставил вопрос таким образом, у меня не оставалось другого выбора — только принять его предложение. А как еще мне проводить время? Мне нужно было только перебраться на другую сторону острова и устроиться в углу его бунгало, которое было чуть комфортнее моей тесной, душной кабинки. Я сообщил сторожам о перемене моего адреса, чтобы они знали, куда приносить мою еду и другие припасы. Они сделали вид, что не поняли, но повторять я не стал. На следующее утро после переезда мой завтрак прибыл по расписанию — был привезен на маленькой лодке. С той поры я разговаривал с мужчиной и женщиной, исходя из того, что они меня понимают, какая бы пара ни была на дежурстве. Они понимали, только никогда не отвечали.

Ужиться с моим соседом оказалось нетрудно. Он работает в саду, долго спит, вечерами нередко покуривает трубочку (я теперь тоже предаюсь этому занятию, но с умеренностью), так что большую часть времени я предоставлен сам себе. Один из моих текущих проектов — составление фильмографии этого великого режиссера; пересматривать список приходится каждый месяц или около того, потому что память его то слабеет, то вспыхивает яркой свечой. В остальное время я читаю, делая это очень медленно, чтобы не истощить запас книг. Мой немецкий улучшается благодаря классикам из собрания Касла и его урокам. Я заучиваю наизусть стихи. Начинаю делать записи, а потом их выкидываю.

— Не тратьте попусту бумагу, — предостерег он меня как-то раз.

— А в чем дело? Для чего ее хранить?

— Возможно, вам захочется писать мемуары.

— Вы шутите?

— Как знать. Скука — великий стимул. Посмотрите, что она сделала с моим искусством.

Наша работа в студии «Каменный век» зависит только от его настроения. Иногда мы трудимся несколько дней подряд, а случается, студия пустует целый месяц. Темп работы задает он, и я в это не вмешиваюсь. Многое зависит от того, достаточно ли у нас материалов на руках. Когда кончается клей или отсутствует клейкая лента, он целыми неделями держит план фильма в голове. Но если мы наконец садимся за работу, то можем работать не покладая рук час за часом. Он научил меня многим из своих приемов, но трудную работу я оставляю для него, предпочитая выполнять менее ответственные задания. Вот, например, вырезаю логотипы всех фильмов студии «Юниверсал», снятых до 1946 года. Он утверждает, что над прежним земным шаром «Юниверсал» поработали монтажеры-сироты, которые внедрили мощное подспудное мерцание в три световых блика. Я их вырезаю и откладываю на потом.

А вот еще одна порученная мне работа: сбор пустых заправочных концов, белых или черных; он покрывает их своим лаком и наносит свою тайнопись; обычно это его причудливая и вызывающая беспокойство анимация — полипы и щупальца. С помощью этих маленьких гротесковых рисунков он достигает определенных монтажных эффектов — наводит ужас на зрителя. Он говорит, что они символизируют безудержные плотские аппетиты. Поскольку удовлетворение плотских аппетитов на этом забытом богом островке зависит от готовности аборигенок — приблизительно раз в лунный месяц, — то я говорю: чем больше символов, тем лучше. Мне удалось научить аборигенок основам бхоги, которая для человека в моем положении представляется мне идеальным вариантом.

Что же касается квалифицированных работ, то я слишком неловок и мне не удается добиться четкости, которую требует от меня мой босс в студии «Каменный век». Несмотря на свое слабеющее зрение, он рассекает фигурки в кадре с уверенностью хирурга, а монтажные концы состыковывает с ювелирной точностью; причем все это делается инструментами, которые упрямо остаются тупыми, сколько бы я ни затачивал их для него на крохотном осколке оселка. В прошлом месяце он три дня вырезал Бригитту Хелм из «Метрополиса» Фрица Ланга{382}. Ему требовалось «именно это движение, именно этот жест… чтобы плечи были вот так, а голова чуть наклонена». Около семидесяти секунд действия требовалось вживить в пленку из фильма о Тарзане.

— Понимаете, — объяснил он, — это Повелительница зверей. Идеальный подбор актрисы.

Как-то вначале я задал ему очевидный вопрос: зачем он этим занимается, если никогда не смотрит на результаты своих трудов? Уж тогда можно просто держать фильм в голове? Он говорит, что ему необходим этот труд. После этого образы надежно закрепляются в его памяти. Есть у этой работы и другая функция — она позволяет ему решать, завершен ли фильм и можно ли переходить к следующему.

— Иначе, — говорит он, — я бы так никогда и не остановился.

Так вот и живем. Мы трудимся в нашей пещере как пара ведьм — стряпаем самое невероятное кинематографическое варево. Уильям С. Харт{383} устраивает перестрелку с Бенито Муссолини, Кинг-Конг путешествует на броненосце «Потемкин», Мей Уэст занимается любовью с Вуди Алленом под ливнем олимпийских чемпионов — прыгунов в воду. Жало гада, клюв совенка, хвост и лапки ящеренка{384}. Я никогда не возражаю — мы проводим время так, как хочет он. Я довольствуюсь ролью мальчика на побегушках. Но бегать приходится не дальше чем до стены пещеры — посмотреть, что за пленка есть на полках, и принести ему то, что пока не сгнило. У него феноменальная память — про кино он помнит все. Он мне говорит: «На халифе в „Багдадском воре“ — кажется, это Конрад Вейдт, да?{385} — вот здесь, на груди, зеленый драгоценный камень. Он так поблескивает… это приблизительно двадцатая минута фильма. Пожалуйста, поищите». Или: «В „Умберто Д.“{386}, в концовке, стена в коридоре — у нее такая текстура — нездоровая, жутковатая. Найдите-ка ее». Я ищу и нахожу то, что ему нужно, — так все оно и есть на самом деле, как он говорит. Когда на очередном пакетботе прибывают фильмы, которых он не видел, мы просматриваем их на маленьком проекторе. Он смотрит только раз и запоминает каждый кадр — может понадобиться.

Иногда он все же ошибается, хотя и очень редко. Один раз он мне сказал: «В „Леди из Шанхая“ поищите кадр, где у Риты Хейуорт видна подвязка, когда она выходит из лодки. Приблизительно двенадцатая минута. Она это делает так соблазнительно. Нам нужно кадров двадцать ее бедра, в особенности тени под юбкой».