Воды Дивных Островов - Уильям Моррис

* * *

Но теперь направимся в окружённый стенами город в свободной земле, в дом, сложенный из нетёсаного камня, в невысокую горницу в этом доме, по которой нетерпеливо расхаживает взад и вперёд некий старик.

– Неужели она всё-таки не придёт, – говорит он. – Солнце зашло два часа назад… Пришли вести о вторжении врага. Как ужасно, если её взяли в плен.

Яростная и беспокойная энергия этого мужа избороздила лицо его многочисленными морщинами; однако он кажется утомлённым – таким бывает человек, который, совершив всё возможное, вынужден терпеть поражение. Он как будто бы мечтает об уходе, об отдыхе: он отчаялся… он, сражавшийся во многих битвах и собственной рукой отражавший весь напор, весь натиск врага. Последнее вторжение, на его взгляд, действительно должно было стать последним; доселе волна за волной разбивались они об его отчую землю и откатывались назад – в извергавшее новые валы свирепое море. Теперь родине предстоит утонуть под этими водами… Как страшно Господь наказует народ за грехи! Но вернёмся назад, волнение за Гизеллу – за дочь – одолевает его… Он всё расхаживает взад и вперёд, время от времени останавливаясь и разглядывая самые знакомые предметы. Вот и ночь подошла к концу…

Тут снаружи пропел горн, прозвучали пароль и ответ, во дворе открылась калитка, ибо в городе, стены которого слабы, каждый дом становится небольшой крепостью. Звуки эти радуют старика, и он спешит ко входу, где его встречают два молодых рыцаря при всём вооружёнии и пришедшая с ними дева.

– Слава Богу, вы вернулись, – говорит старик и умолкает, разглядев лицо дочери – бледное, переполненное невыносимой скорбью.

– Все Святые! Гизелла, что случилось? – восклицает он.

– Отец, Эрик сейчас всё расскажет тебе.

Тут раздается металлический лязг. Это Эрик бросил на камни меч в дорогих, украшенных каменьями ножнах; вот он попирает его ногой, сокрушая жемчужины, и говорит, тряхнув головой:

– Отец, враги уже на нашей земле, и да примет каждый из них подобную участь. Я уже разделался с двоими.

– Эрик, сын мой… Эрик! Ты всегда говоришь о себе самом; скорее расскажи мне, что было с Гизеллой. А если ты не перестанешь хвастать и интересоваться только собой, тебя ждёт скверный конец, – только всё это отец говорит с улыбкой, поблескивая глазами.

– Хорошо, слушай… Она рассказывает странные вещи; я бы не поверил этим словам, если бы не услышал их от сестры. Враги наши сделались великодушными, по крайней мере – один из них, что разочаровывает меня… Ах, прости, я опять о себе! Но что мне остаётся, отец?.. Словом, Гизелла отошла в сторону от всех девиц, когда… Ей-богу, я не сумею всё рассказать как надо, пусть рассказывает сама… Ну, Гизелла, у тебя же и язык лучше подвешен, привыкла болтать с соседом Сиуром… Значит, она сказала, что едва отошла, как на неё наехали во множестве рыцари врага. Опустившись на колени, сестрица принялась молиться Богу, который её и защитил. Итак, когда она уже ожидала самого ужасного, предводитель этих рыцарей – человек весьма благородный с виду, по её словам, освободил её. А потом, посмотрев как следует в глаза, велел отправляться домой со всеми девицами, если она ещё способна назвать своё имя и показать, где живёт. Потом он послал с ней ТРОИХ РЫЦАРЕЙ – проводить поближе к городу – и, повернув назад, уехал со всем своим отрядом. Они же, убедившись в том, что предводитель уехал, начали говорить Гизелле ужасные вещи, которые она едва понимала. Но прежде чем могло случиться нечто худшее, приехал я и убил двоих – как уже говорил; третий же бежал – с усердием и отвагой. Перед тобой меч одного из убитых рыцарей, или, точнее сказать, презренных негодяев.

Выслушав сына, старик погрузился в думу и некоторое время молчал, а потом молвил в некоторой рассеянности:

– Эрик, отважный сын мой, в твои годы я тоже надеялся, и надежды мои дожили до этой поры. Но ты слеп в своей юности, Эрик, и не понимаешь, что король – ибо предводитель этот вне сомнения был королем – раздавит нас, и известное благородство ничуть не помешает ему… Увы тебе, бедный старый Гуннар! Ты сломлен и готов умереть, как и твоя страна. Как часто в прежние времена твердил ты себе, выезжая на битву во главе нашего славного дома: этот поход станет последним, эта битва решит всё дело. Они ушли в прошлое, эти памятные своей доблестью сражения, но враг всё напирал, мы отступали, и с нами, увы, отступала надежда, сокращаясь вместе с границами нашей страны. Пойми, это – последняя волна… или предпоследняя, а там всё равно придётся со скорбью проститься со свободой и славой. Но если нас сотрут с лица земли, тогда непременно настанет конец света. Говорят, что Господь будет ждать долго, но отомстит за своих.

Пока старик говорил, Сиур и Гизелла подошли поближе, и девушка, с лица которой уже исчезли следы пережитого ужаса, привстав на цыпочки, ласково поцеловала отца в склонённый лоб, а потом, зардевшись, спросила:

– Отец, чем я могу помочь своему народу? Ему нужна моя смерть? Тогда я умру. Ему нужно моё счастье? Я забуду о счастье на многие годы и не буду мечтать о смерти.

Таившиеся ещё в сердце старика крохи надежды вдруг проступили на его лице; отбросив от лица дочери волосы, он окружил его своими ладонями и поцеловал.

– Господь да помянет в раю твою мать, Гизелла! Значит, всё-таки то был не сон, как мне казалось всё время… Но женские роды или проходят быстро, или не приходят совсем. Когда я услышал эту старинную мудрость, сын мой, мне пришлось ей поверить. Тем не менее, мы наказаны за дело, Бог не прав не бывает. Я что-то такое помню: за удивительным сосновым бором на горном склоне, за дивным его благоуханием в прежние времена мы совершили позорный поступок. Наши предки, давно уже почившие и прощённые, обезумев от ярости после какого-то поражения, сожгли церковь, в которой погибло много детей и женщин, искавших спасения в храме. С той поры на нас легло проклятие. Говорят, правда, что от окончательной погибели нас может избавить только женщина… Впрочем, не знаю. Дай Бог, чтобы так и было.

Тут девушка сказала:

– Отец, брат и Сиур, проводите меня в капеллу. Я хочу, чтобы вы были свидетелями моей клятвы.

Она сделалась бледной – побелели и лицо, и губы, и даже золотые волосы, но не потому, что от кожи её отхлынула кровь: они словно бы поблекли в каком-то яростном свете, словно бы исходившем из её сияющих глаз.

В безмолвии шли они за её фиолетовым платьем по низким коридорам, а потом вступили в крохотную капеллу, в ту ночь едва освещавшуюся луной, лучи которой пробивались сквозь три узеньких, как бойницы, окошка в восточной стене. Мрамора тут было немного; воинам-зодчим этой земли всегда не хватало времени на шлифовку плит. Тем не менее, даже в сумраке было заметно, что стены покрыты вырезанными из камня цветами, среди которых темнели лики ОТВАЖНЫХ – сработанные рукою не слишком искусной, но любящей, ибо камнерез следовал симпатии сердца. К блиставшему золотом алтарю нельзя было добавить и одной крупицы этого металла, а над невысокими колоннами нефа висели знамёна, отобранные у врагов мужами этого дома, щедрыми на золото и самоцветы.