Ночные кошмары и фантастические видения - Стивен Кинг

Замке Джордж. Я снова подумал, что не все происходит так,как следовую бы, и даже очень не так.

Тем временем на лице Пиории появилось выражение, которое яникогда не ожидал увидеть на честном, открытом лице паренька. Мрачноераздражение мешалось на нем со злобной насмешкой. Так ребенок смотрит наболтливого дядюшку, который в третий или четвертый раз рассказывает одни и теже истории, притом скучные.

– Как вы не понимаете всего, что случилось, мистер Амни?

Мама больше не будет гладить рубашки для этого противногостарого Ли Хо, а я не стану продавать на углу газеты и дрожать в дождь отсырости, и мне не придется распинаться перед этими старыми ублюдками, чтоработают в Билдер-билдинге. Теперь я могу себе позволить не изображать всякийраз, что попал в рай, когда какой-нибудь щедрый покупатель оставляет мне пятьцентов чаевых.

Меня это несколько поразило, но какого черта – я не оставлялПиории пяти центов на чай. Я оставлял ему семь центов, причем ежедневно.Разумеется, и у меня бывали трудные дни, и я не всегда мог себе это позволить,однако в моей профессии скудные дни чередуются с прибыльными.

– Давай-ка пойдем в кафе «Блонди» и выпьем по чашке какао, –предложил я. – Обсудим это дело подробнее.

– Ничего не выйдет. Кафе закрыто.

– «Блонди»? Какого черта?

Однако Пиория не проявлял особого интереса к таким земнымделам, как закрытое кафе на соседней улице.

– Вы еще не слышали самого главного, мистер Амни! Мой дядяФред знаком с врачом в Сан-Франциско – он специалист по глазным болезням исчитает, что может что-то сделать с моими глазами. – Пиория повернул ко мнелицо, губы его дрожали. – Доктор говорит, что дело, может быть, не в глазныхнервах, а если это так, то можно сделать операцию… Я не разбираюсь во всех этихтонкостях, но понял, что смогу видеть, мистер Амни! – Он слепо протянул ко мнеруку.., разумеется, слепо. Как еще он мог коснуться меня? – Представляете,смогу видеть!

Он схватил меня, я сжал его руки на несколько мгновений, азатем выпустил их. На его пальцах была свежая краска от газет, а сегодня ячувствовал себя так хорошо, что надел свой новый белый шерстяной костюм.Возможно, слишком теплый для лета, однако с утра весь город, казалось, былзалит кондиционированным воздухом, да и но природе я частенько мерзну.

Но сейчас я не чувствовал холода. Пиория повернулся ко мне,и его тонкое, с почти идеальными чертами лицо уличного продавца газет казалосьвстревоженным. Легкий ветерок, пахнущий олеандром и выхлопными газами, трепалего волосы, и я понял, что вижу их, потому что на Пиории нет его обычнойтвидовой кепки. Без нее он выглядел каким-то голым. Да и как иначе? Каждыйуличный торговец газетами должен носить твидовую кепку, подобно тому как всякийчистильщик ботинок – бейсбольную шапочку, повернутую козырьком назад.

– В чем дело, мистер Амни? Я думал, вы обрадуетесь. Господи,мне не надо было приходить сегодня на этот паршивый угол, понимаете, но ведь япришел. Даже пораньше, потому что мне казалось, что и вы придете сюда раньшеобычного. Я думал, вы обрадуетесь, что моя мать выиграла в лотерее и у меняпоявился шанс на операцию, а вот вы… – Теперь его голос дрожал от обиды. – Выничуть не рады!

– Отчего ж, я рад, – сказал я, и мне на самом делезахотелось испытать чувство радости, по крайней мере отчасти, однако хуже всегобыло то, что мальчик в общем-то был прав. Он был прав, потому что это означалоподмену в положении вещей, понимаете, а мне не хотелось, чтобы оно менялось.Пиория Смит должен год за годом стоять на этом углу, продавая газеты, в своейтвидовой кепке, сдвинутой на затылок в жаркие дни и закрывающей лоб в дождливыетак, чтобы капли дождя стекали с козырька. Он должен всегда улыбаться, никогдане говорить «черт побери» или еще что-нибудь вроде этого, но самое главное – ондолжен оставаться слепым.

– Вы не рады этому! – повторил он и неожиданно опрокинулсвой столик с газетами. Столик упал на мостовую, газеты разлетелись, его белая тростьскатилась на обочину. Пиория наклонился, чтобы поднять ее. Я видел, как из-подтемных очков текут слезы, скатываясь по бледным худым щекам. Он попыталсянашарить трость, но она упала возле меня, а он искал ее в другом месте. И тут япочувствовал внезапное желание пнуть его ногой под зад. Однако вместо этого янаклонился, поднял трость и легонько постучал ею по его бедру.

Мальчик повернулся стремительно, как змея, и выхватил палку.Уголком глаза я видел газеты с фотографиями Гитлера и недавно скончавшегосякубинского дирижера, разлетающиеся по всему бульвару Сансет. Автобус, повернувс улицы Ван-Несс, прошуршал колесами по нескольким из них, оставив за собойрезкий запах выхлопа дизельного двигателя. Я чувствовал возмущение, глядя наразлетающиеся повсюду газеты. Это вносило неопрятность в окружающий пейзаж.Более того, нарушало заведенный порядок вещей. Целиком и полностью нарушало. Яс трудом справился с еще одним чувством, не менее сильным, чем предыдущее:желанием схватить Пиорию и как следует встряхнуть, заставить все утро собиратьэти газеты, сказать, что не отпущу его домой, пока он не соберет все допоследней.

Тут мне пришло в голову, что меньше десяти минут назад явосхищался изумительным лос-анжелесским утром – таким идеальным, что оно заслуживалорегистрационного знака. И утро было именно таким, черт побери. Так что же всеиспортило? И почему перемена произошла столь быстро?

Я так и не получил ответа на эти вопросы, только услышалбессмысленный, но громогласный голос откуда-то изнутри, убеждающий меня, чтомать мальчика не могла выиграть в лотерее, что мальчик не прекратит продаватьгазеты и, самое главное, не будет зрячим. Пиория Смит должен оставаться слепымвсю свою жизнь.

Ну что ж, может быть, возможна какая-то экспериментальнаяоперация, подумал я. Даже если врач из Сан-Франциско не какой-нибудь шарлатан,а он наверняка им является, операция будет неудачной.

Эта мысль, какой эксцентричной она ни покажется, успокоиламеня.

– Слушай, – сказал я, – наш разговор начался сегодня утромочень неудачно, вот и все. Позволь мне загладить свою вину. Давай пойдем в«Блонди», и я угощу тебя завтраком. Ну как, Пиория? Съешь яичницу с беконом ирасскажешь мне…

– Хер тебе! – закричал мальчик, чем потряс меня до подошвботинок. – В рот тебе кило печенья – тебе и лошади, на которой ты приехал.Думаешь, что слепые не чувствуют, как люди вроде тебя бессовестно врут?Убирайся вон! И не смей больше прикасаться ко мне? Я уверен, что ты гомик!

Это переполнило чашу моего терпения. Я не мог допустить, чтобыменя безнаказанно называли гомиком, даже слепому продавцу газет. Я сразу забыло том, как Пиория спас мне жизнь во время расследования дела Мейвис Уэлд, ипротянул руку, собираясь выхватить у Пиории его белую трость, чтобы как следуетвязать ему по заднице. Научить его вежливому обращению!