Убийца, мой приятель - Артур Конан Дойл

В тот день она впервые очутилась далеко от дома. С любопытством она разглядывала всё, что попадалось на глаза, в особенности девушку, с виду – свою ровесницу, в удивительно красивом наряде, и юношу лет восемнадцати, который, судя по плётке у него в руках, только что вернулся с верховой прогулки. Молодой человек расхаживал взад-вперёд, разглядывая выстроенных перед ним в шеренгу крестьянских парней. Наконец он отобрал двоих, и их сразу увели на конюшню.

– А я выбираю вот эту девушку, – заявила его сестра Констанция Рожинская, указывая на Анельку. – Она здесь самая красивая, а я терпеть не могу рядом с собой дурнушек.

Вернувшись в гостиную, Констанция распорядилась, чтобы Анельку отвели в её апартаменты и отдали под присмотр мадемуазель Дюфур, камеристки-француженки, совсем недавно выписанной из Одессы, где она служила в салоне модной одежды. Несчастное дитя! Когда её оторвали от приёмной матери и стали уводить прочь, она с пронзительным воплем вырвалась из рук барских слуг, бросилась к старой женщине и судорожно обхватила её стан, но была безжалостно оторвана вновь, и только граф Рожинский вполголоса поинтересовался:

– Это её дочь или внучка?

– Ни то, пане, ни другое, – ответил один из слуг, – всего лишь сиротка, взятая на воспитание.

– Кто же тогда отведёт старуху домой? По-моему, она совсем слепая.

– Я сам, пане, отведу её, – сказал слуга, склоняясь до земли. – Я позволю ей держаться за стремя моего коня, а когда она окажется в своей хижине, пускай дальше её муж о ней заботится.

Высказавшись на сей счёт, слуга отошёл к остальной челяди и присоединился к толпе собравшихся во дворе замка крестьян. Но доставлять старуху домой пришлось двоим; с ней случилась истерика, а потом она потеряла сознание, и её едва удалось вернуть к жизни.

А что же сталось с Анелькой? Ей не позволили даже поплакать вволю. Теперь все дни напролёт она принуждена была сидеть в углу и шить, причём с первого же дня подразумевалось, что она сразу всё будет делать правильно. Если же ей случалось в чём-то ошибиться, то провинившуюся оставляли без еды или наказывали розгами. Утром и вечером она обязана была помогать мадемуазель Дюфур одевать и раздевать госпожу. К счастью, юная Констанция, привыкшая к рабскому повиновению и свысока относившаяся ко всем ниже её по положению, была по-своему добра к бедной сиротке. Настоящая пытка начиналась потом, когда Анеля покидала будуар молодой хозяйки и поступала в полное распоряжение мадемуазель Дюфур. Девушка из кожи вон лезла, только бы угодить француженке, но, несмотря на все старания, та ни разу не похвалила новенькую, зато ругани и оскорблений хватало с лихвой. Так прошло два месяца.

В один прекрасный день мадемуазель Дюфур раньше обычного отправилась в церковь к исповеди. Анелька осталась одна. Её вдруг охватило страстное желание снова узреть величавую красоту и спокойствие зеленеющих листвой деревьев под удивительно глубоким синим рассветным небом, как она часто делала раньше, когда первые лучи восходящего солнца проникали в окошко маленькой лесной хижины. Она выбежала в сад. Очарованная красотой и обилием разнообразных цветов, девушка пробиралась всё дальше и дальше по извилистым аллеям, пока не очутилась в самом настоящем лесу. Она так давно не видела своего любимого леса, что теперь намеренно стремилась в самую чащобу. Она огляделась вокруг. Никого! Она одна, совсем одна! Пройдя ещё немного, Анеля наткнулась на ручеёк, струящийся через лес, и тут вспомнила, что ещё не молилась с утра. Опустившись на колени, она сложила вместе ладони, устремила к небесам очи и нежным голоском запела псалом, обращённый к Деве Марии.

Она пела, и голос её становился всё громче, постепенно набирая силу и страсть. Грудь её лихорадочно вздымалась под напором обуревавших девушку эмоций, глаза сияли необыкновенным блеском, но как только гимн кончился, головка Анели бессильно поникла, по щекам заструились слёзы, и она безудержно зарыдала во весь голос. Неизвестно, сколько бы она так просидела, но в эту минуту кто-то подошёл к ней сзади со словами:

– Не надо плакать, девочка, петь куда приятнее, чем лить слёзы.

Подошедший приподнял ей голову, вытер глаза носовым платком и поцеловал в лоб. Это был сын графа, Леон.

– Ты не должна плакать, милая, – продолжил он. – Успокойся, прошу тебя, а когда к нам приедут коробейники, купи себе нарядный платок.

С этими словами молодой человек вложил в руку Анельки серебряный рубль и удалился, а девушка бережно спрятала монету за корсет и побежала обратно в замок.

Ей повезло, что мадемуазель Дюфур ещё не вернулась. Анелька уселась в свой угол и принялась за постылую работу. Она то и дело доставала рубль, чтобы полюбоваться, и даже потрудилась сшить для него особый маленький кошелёк, который на ленточке надела на шею. Она и в мыслях не держала потратить рубль. В её глазах это были не просто деньги, но свидетельство внимания единственного человека во всём замке, который проявил к ней доброту и ласку.

С этого времени Анеля всё чаще оставалась в покоях молодой госпожи. Её стали лучше одевать, а мадемуазель Дюфур почти перестала донимать её мелочными придирками. Кто знает, кому обязана была бедная девушка такой переменой? Вполне возможно, здесь не обошлось без вмешательства Леона. Констанция велела Анеле сидеть рядом с собой во время уроков музыки, а когда хозяйка уходила в гостиную, девушке дозволялось оставаться в покоях одной. Привыкнув понемногу к хорошему обращению, Анелька перестала дичиться, и, если госпожа, занятая каким-нибудь рукоделием, приказывала спеть, она уже не стеснялась и пела от души и в полный голос. Но и этим благодеяния со стороны Констанции не ограничились. В свободное время она начала учить Анелю читать по-польски, а мадемуазель Дюфур, посчитав политичным последовать её примеру, решила давать девушке уроки французского.

Теперь она стала испытывать новые муки. Легко освоив оба языка, Анелька заразилась всепоглощающей страстью к чтению. Книги влекли её неудержимо, оставаясь в то же время чем-то вроде запретного плода. Читать удавалось либо украдкой, по ночам, либо когда хозяйка отправлялась с визитом в соседние поместья, да и недавнее доброе отношение к Анеле её госпожи постепенно становилось всё более прохладным. Леон отправился путешествовать в сопровождении старого наставника и друга детства – своего сверстника, такого же весёлого и безрассудного, как и он сам.

Молодой хозяин отсутствовал два года. К его возвращению Анеле исполнилось семнадцать лет, она подросла и удивительно похорошела. Вряд ли кто из видевших её прежде узнал бы её теперь. Не стал исключением и Леон. Да и трудно было предположить, что в круговерти развлечений и постоянной смены впечатлений он вспомнит бедную крестьянскую девушку. В памяти Анели, однако, Леон навсегда остался неким высшим существом, единственным благодетелем, чутко отнёсшимся к маленькому, жалкому, забытому и заброшенному подростку. Когда среди персонажей какого-нибудь французского романа ей попадался молодой человек лет двадцати с благородным сердцем и приятной наружностью, мысленно она присваивала ему имя Леон. Воспоминание о том единственном поцелуе до сих пор заставляло девушку глубоко вздыхать и сильно краснеть.