Трон из костей дракона - Тэд Уильямс

— Там. На севере, под Скалой Лу'йасса… — Он указал на линию из трех звезд на склоне бархатного неба. — Ты можешь разглядеть горы?

Саймон всмотрелся. Ему показалось, что он видит на темном горизонте слабейший намек на огромный белый силуэт, так далеко, что, казалось, до него не мог дойти тот же лунный свет, что серебрил деревья и снег под ними.

— Мне кажется, да, — сказал он тихо.

— Туда вы идете. Пик, который люди называют Урмсхеймом, находится в том направлении, но нужна более ясная ночь, чтобы разглядеть его как следует. — Принц вздохнул. — Твой друг Бинабик говорил сегодня о падении Тумет'ай. Некогда он был виден далеко на востоке, — он показал в темноту, — с этого места, но это было еще во времена моего прапрадеда. При свете дня Сени Анци'ин… Башня Наступающего Рассвета… отражала солнечные лучи крышами из золота и хрусталя. Говорят, что это было похоже на прекрасный факел, пылающий на утреннем горизонте… — Он замолчал, обратив к Саймону янтарные глаза, остальная часть его лица была скрыта ночной тьмой. — Тумет'ай давно разрушен и похоронен, — закончил он, пожав плечами. — Ничто не длится вечно, даже ситхи… даже само время.

— Сколько… сколько вам лет?

Джирики улыбнулся, в лунном свете блеснули белые зубы.

— Старше, чем ты, Сеоман. Пойдем теперь вниз. Ты многое увидел и пережил сегодня и, без сомнения, нуждаешься в сне.

Когда они вернулись в уютную, освещенную пещеру, три солдата бодро храпели, завернувшись в плащи. Бинабик вернулся от Кантаки и сидел молча, слушая, как несколько ситхи поют медленную печальную песню, которая гудела, как пчелиный улей, и текла, как река, словно наполняя пещеру густым ароматом какого-то редкого умирающего цветка.

Завернувшись в плащ и глядя, как пляшут по камням отблески пламени, Саймон заснул, убаюканный странной музыкой рода Джирики.

Саймон проснулся и увидел, что свет в пещере изменился. Огонь все еще горел слабым желтым языком вокруг белой золы, но лампы потухли. Дневной свет проникал в помещение сквозь трещины в потолке, не замеченные им прошлой ночью, превращая каменную пещеру в колонный зал света и тени.

Трое его спутников-солдат все еще храпели, закутавшись в плащи, беззащитно распростершись по полу, как жертвы ужасного сражения. В остальном комната была пуста. Только Бинабик сидел у огня, скрестив ноги, и рассеянно наигрывал на костяной флейте.

Саймон сел, чувствуя легкий шум в голове.

— А где ситхи?

Бинабик, не обернувшись, просвистел еще несколько нот.

— Мои приветствия тебе, мой друг, — сказал он наконец. — Был ли удовлетворителен твой сон?

— Похоже на то, — пробурчал Саймон, снова укладываясь, чтобы полюбоваться пылинками, танцующими под каменным потолком. — Куда делись ситхи?

— Ушли продолжать свою охоту. Вставай, я имею нужду в твоей помощи.

Саймон застонал и привел себя в сидячее положение.

— Они охотятся на великанов? — спросил он через некоторое время, сунув в рот какой-то незнакомый фрукт. Храп Хейстена стал таким громким, что Бинабик, недовольно сморщившись, положил флейту на пол.

— Охотятся на то, что имеет угрозу их жилищам, так я предполагаю. — Тролль мрачно уставился на что-то лежащее перед ним на камнях. — Киккасут! В этом нет совсем никакого смысла! Мне это ни одной капли не нравится.

— Что не имеет смысла? — Саймон лениво обозревал пещеру. — Это дом ситхи?

Бинабик, нахмурившись, взглянул на него.

— Я полагаю, это очень хорошо, что ты опять имеешь свою особенность задавать сразу очень много вопросов. Нет, это не есть дом ситхи. Это, я предполагаю, именно то, что сказал Джирики: охотничий домик, место, где охотники могут спать и питаться, когда скитаются в лесу. А про второй твой вопрос — это мои кости не имеют смысла, или, скорее, имеют слишком много его.

Кости лежали у колен Бинабика. Саймон с интересом посмотрел на них.

— И что это значит?

— Я буду рассказывать тебе. Может быть будет лучше, если ты употребишь это время, чтобы смывать грязь, кровь и ягодный сок со своего лица. — Тролль сверкнул кисловатой желтозубой улыбкой, указывая на маленький пруд. — Это пригодно для умывания.

Он подождал, пока Саймон разом окунул голову в обжигающе холодную воду.

— Ааххх! — сказал юноша дрожа. — Холодно!

— Ты можешь видеть, — начал Бинабик, игнорируя жалобы Саймона, — что этим утром я раскидывал свои кости. Они говаривали следующее: Темный путь. Развернутый дротик и Черная расщелина. Это причиняет мне много смущения и беспокойства.

— Почему? — Саймон плеснул на лицо еще горсть воды и вытерся рукавом камзола, который тоже был не слишком чистым.

— Потому что я также раскидывал кости перед тем, как мы оставляли Наглимунд, — ответил Бинабик сердито. — И те же фигуры я получал. В точности!

— Но почему это так плохо? — Что-то яркое, блеснувшее у края пруда, привлекло его внимание. Он осторожно поднял маленький предмет и обнаружил, что это круглое зеркальце в изумительной резной рамке. Край темного стекла был гравирован непонятными знаками.

— Это часто очень плохо, когда всякие вещи остаются одинаковыми, — ответил Бинабик, — но что касается костей, то это совсем очень плохо и значительно. Кости для меня это проводники к большой мудрости, верно?

— Уу-гуу. — Саймон полировал зеркальце о свою накидку.

— Ну вот, что будет, если ты будешь открывать вашу Книгу Эйдона и на всех страницах найдешь только один одинаковый стих, много раз?

— Если бы я раньше уже видел эту книгу, и знал бы, что она такой не была, я бы сказал, что это волшебство.

— Ну вот, — сказал Бинабик, несколько успокоившись. — Теперь ты можешь иметь понимание моей проблемы. Есть триста положений, которые могут занимать кости. Когда они одинаковы шесть раз подряд, я могу только думать, что это очень плохо. Я много учился, и я не люблю слово «волшебство», но есть одна такая сила, которая хватает все эти кости, как сильный ветер поворачивает все флаги в одну сторону… Саймон? Ты слушаешь?

Пристально глядя в зеркало, Саймон с удивлением обнаружил в нем совершенно незнакомое лицо. Оно было продолговатым и костистым, под глазами лежали глубокие синие тени, а подбородок, щеки и верхнюю губу покрывали заросли красно-золотистых волос. Саймон еще больше изумился, когда понял, что — о, конечно! — это он сам, похудевший и обветренный за время долгих странствий и заросший самой настоящей мужской бородой. Что за странное лицо? — неожиданно подумал он. Его черты все еще не стали действительно мужскими, усталыми и жесткими, но некоторая часть примет простака теперь исчезла. Тем не менее, что-то разочаровало его в этом юноше с длинным подбородком и копной рыжих волос.

Вот каким видела меня Мириамель? Фермерский сын — крестьянский парень?