Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Ньюболд сравнивал разрушение феодальной верности в Северном Судане в 1930-е гг. с «уходом сквайра» на родине, и объяснял и одно, и другое «неумолимым ходом событий»[2147]. Среди африканцев юга весь процесс перехода сопровождался неуверенностью насчет того, кто кем правит, если вообще правит. В то время, как у шиллуков был король, у нуэров имелись пророки, а одном районе, как в отчаянии отмечал его комиссар, динка представляли «47 различных лиц, и каждого называли вождем»[2148].

В результате непрямое правление так никогда и не было принято в целом. Более того, как только оно стало традиционным, критики начали ругать его реакционный характер. Сэр Стюарт Симе, который был генерал-губернатором в период с 1934 по 1940 гг., говорил: оно сдерживает образованных суданцев, которые моют бутылки вместо того, чтобы работать старшими чиновниками.

Однако Симе, которые ранее служил адъютантом Уингейта, был более склонен к осторожности, чем к инновациям. Он считал, что суданцы находятся в состоянии политического младенчества, и мало что делал, чтобы вести их к зрелости. Губернатор одобрял скромную «суданизацию» во время Великой депрессии (по большей части, чтобы сохранить деньги). Его образовательные реформы скорее являлись стремлениями, а не достижениями.

На юге едва ли что-то делалось. Народ той части страны ценил («Британский Мир» («Pax Britannica»), господствующий на протяжении четверти века. Но в дальнейшем говорилось: главной ошибкой британцев было то, что «они нас не обучали»[2149]. Как с неохотой сделал вывод более поздний гражданский секретарь сэр Джеймс Робертсон, его соотечественники в Судане не смогли провести заявленную правительством политику, «то есть продвигать интересы суданцев»[2150].

Националисты это остро чувствовали, по крайней мере, после 1936 г., когда составители англо-египетского договора привели их в возбуждение, решая судьбу Судана, но не посоветовавшись с его народом. По сути, договор поддерживал статус-кво: египетские чиновники возвращались в Хартум, но британское правление продолжалось. Поэтому в 1938 г. суданская интеллигенция сформировала Общий конгресс выпускников и пыталась использовать соперничество Лондона и Каира. Они делали это умело, им помогало постепенное уменьшение уверенности внутри Суданской политической службы. Ее чиновники признавали: Египет, о котором Ньюболд говорил, как о «шатающемся в своей блевотине, будто пьяном»[2151], может получить контроль над Верхним Нилом. И эта ужасающая перспектива помогла примирить их с независимостью Судана в конечном итоге (хотя они едва ли могли ожидать, что их безупречный клуб в дальнейшем станет базой Суданского социалистического союза).

Когда Конгресс воспользовался преимуществами войны, чтобы потребовать самоопределения, Ньюболд, теперь ставший гражданским секретарем и молниеносно покончивший с итальянской атакой из Эфиопии, выдал публичное замечание. Он объявил: Конгресс допустил ошибки, ему следует отказаться от любых претензий «стать рупором всей страны».

Однако частным образом Ньюболд, которого один коллега сравнивал с «одним из царей-философов Платона»[2152], предпринял шаги для удовлетворения «разумных стремлений просвещенных суданцев»[2153].

Он считал, что провал в этом мог привести к таким проблемам, которые ударили по Ирландии и Индии, а Судану не мешали белые поселенцы, как Кении, или вражда общин, как в случае Палестины. Ему следовало вводить имперскую политику Британии военного времени — поддержку «прогрессивной эволюции институтов самоуправления». Поэтому в 1944 г. генерал-губернатор собрал Консультативный совет, который приветствовали как «первое конкретное выражение суданской нации»[2154].

Это было и попыткой разделять и властвовать. В Совете, который состоял из двадцати восьми человек, выпускников оказалось меньше, чем вождей племен. Назиры были в белых тогах, муфтии — в пурпурных одеждах, шейхи — в красных и синих, расшитых золотом. Не были представлены ни Южный Судан, ни Египет, что еще больше усилило раскол в самом Конгрессе. Последователи сына Махди, рожденного после смерти отца, Абд аль-Рахмана аль-Махди, хотели «Судана для суданцев». Их оппоненты, которых возглавлял Исмаил аль-Ажари (в дальнейшем — первый премьер-министр Судана) ставили целью изгнание белых хозяев при помощи египтян. Они проводили кампанию за «единство долины Нила».

Эти лозунги были надписью на стене для британцев. Но если разделения, которым способствовала Суданская политическая служба, не могли продлить правление «синих» над «черными», то они помогли разжечь гражданскую войну в Судане после получения им независимости. Вывод аль-Ажари был резким. Чтобы поддержать свою тиранию, имперская держава, как сказал он, «просто оккупировала землю, распространяя ненависть и расколы между народами»[2155].

* * *

Этот вердикт услышали в других частях Африки, выкрашенных на карте в красный цвет. [Как правило, в СССР и России Британия окрашена в зеленый. — Прим. ред.] Казалось, что колонии поселенцев склонны последовать примеру буров. Один вождь племени кева жаловался: жители Южной Родезии не смотрят на чернокожих, как на людей, «они просто относятся к нам, как к собакам»[2156].

Джордж Падмор, марксист из Тринидада, в своем бесстрастном рассказе «Как Британия правит Африкой» (1936 г.), говорил, что ее колонии — это «место разведения фашистского менталитета, который сегодня выпущен на свободу в Европе»[2157].

Но сделанное Британией в Африке было лучше, чем то, что сотворили другие европейские государства. В целом, ее ярмо было легко нести (после того, как оно оказывалось на месте). У Великобритании было недостаточно людей, ресурсов и воли, чтобы управлять своими тропическими зависимыми территориями силой, и метрополия правила через местных коллаборационистов, полагаясь на престиж белых. На самом деле, один колониальный судья, отмечая, как один единственный районный комиссар с полудюжиной аскари мог отвечать за 100 000 африканцев, говорил: «Все положение Британии покоится наблефе»[2158].