Елена Троянская - Маргарет Джордж

Я допускала, что он говорит правду. Менелай никогда не лгал, если только годы, проведенные рядом с Одиссеем, не повлияли на него.

— Я приму любой ее приговор, — ответила я.

— У тебя нет другого выхода, грязная изменница!

— Не понимаю, зачем мужчина, который называет себя благородным, хочет вернуть жену, которую называет грязной изменницей? — произнесла я, обращаясь к собранию, и оно ответило смехом.

— Я никогда не говорил, что ты снова будешь моей женой. Ты будешь моей пленницей. Ты вернешься в Спарту как пленница.

Я предпочитала быть его пленницей, чем женой. Но ни то ни другое не избавит меня от его присутствия.

— Жив ли мой отец? — спросила я.

— Да. Кто, по-твоему, правит Спартой все эти годы?

— А что творится в Микенах, на Пилосе, на Итаке? Их цари отсутствуют много лет — кто правит вместо них? Орест и Телемах были детьми, когда их отцы покинули родину, а сыновья Нестора отправились вместе с ним к Трое. Что происходит в Греции?

— Мы не знаем! — крикнул Одиссей. — Вести доходят редко. Что происходит в Греции, мы узнаем, когда вернемся.

— Ты поплывешь вместе с нами и вместе с нами узнаешь, что происходит в Греции, — заключил Менелай. — Счастливого плавания, бесстыжая тварь.

— И все же я не понимаю, зачем мужчина, который называет себя благородным, хочет вернуть… — начала было я, снова обращаясь к собранию, но Менелай схватил меня за плечо и тряхнул с такой силой, что мои волосы рассыпались.

— Бесстыжая тварь в залитом кровью платье, убийца множества невинных людей! Я отвечу тебе. Затем, что я хочу тебе отомстить! — Он обернулся к собравшимся и закончил: — И я доведу это конца! Она вернется в Грецию и предстанет перед людьми, которым причинила столько горя.

— Значит, ты все же научился лгать! — сказала я. — Я не убийца. Я никого не убила, ни одного человека. Если множество людей лишились жизни, то по твоей милости. Чтобы удовлетворить твою гордыню. А мое платье залито не кровью — это краска. Она отмывается, я проверила. Мои руки чисты в отличие от твоих, на которых настоящая кровь.

На его лице отразилась внутренняя борьба, он пытался сдержать свою ярость. Наконец он произнес:

— Отведите ее в дом, к остальным.

Меня поволокли и бросили внутрь деревянной постройки, где находились другие пленницы. Пахло сыростью и плесенью. Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядела кровать, несколько деревянных скамей и сундуков. В этом беспорядке выделялся пьедестал, покрытый туникой, на котором лежали золотое кольцо и нож.

Женщины тихо плакали — тихо, печально, без надрыва. У них не осталось сил, чтобы рыдать, горе выпило их до дна.

— Это отвратительный, ужасный дом! — проговорила Гекуба. — Они превратили его в святилище Ахилла. Он жил тут, поэтому теперь они считают это место священным. Подумать только, что мой Приам приходил сюда, сидел здесь, умолял вернуть тело Гектора. Приам, твои глаза тоже видели эти ужасные стены!

— А что это за безобразие? — спросила Лаодика, указывая на пьедестал.

— Так они поклоняются Ахиллу, — ответила Кассандра. — Это его туника. Кольцо и нож тоже, наверное, принадлежали ему.

— Царицы и царевны! — прервал наш разговор приятный мужской голос.

Мужчина обратился к нам с почтением, которое, хотя и не соответствовало нашему положению, согрело нас.

Мы разглядели обладателя этого голоса. Он не был молод в отличие от его голоса. Средний рост, крепкое сложение, исполненная достоинства осанка.

— Меня зовут Филоктет, — представился он. — Меня прислали, чтобы…

Филоктет! Убийца Париса. Вот он каков.

Я задержала дыхание, чтобы успокоиться. Где же его знаменитые стрелы, ядовитые стрелы? Стрела, которая попала в Париса, едва оцарапала ему кожу и все же оказалась смертельной. Где яд, где колчан?

— Где твое оружие? — спросила я так тихо, что подумала, вряд ли он расслышит. Но он расслышал.

— Елена, госпожа моя, — ответил он. — Одно могу привести в свое оправдание: война есть война. Мы были врагами. Принять смерть от руки друга или союзника гораздо хуже. Меня друзья бросили умирать одного на острове. И лишь когда я им понадобился, они разыскали меня.

— Подлые греки! — воскликнула я. — Им неведомо, что такое честность и честь!

— И все же я связан с ними. Я не мог перейти на сторону троянцев.

Вдруг мне в голову пришла мысль: я должна взять одну из его стрел, поцарапать себя и умереть, как умер Парис.

— Твое смертельное оружие, где оно? — спросила я. Если бы только я могла коснуться их!

— В надежном месте. Стрелы Геракла нужно хранить подальше от людей во избежание беды. Забудь о них, госпожа. Многие хотели бы заполучить мои стрелы. Я много раз жалел, что в тот день поджег погребальный костер и получил их в наследство от Геракла. Это награда стала тяжелым бременем для меня.

LXXIII

Я поняла: если я хочу сбежать, мне нужно обольстить кого-нибудь из моих тюремщиков. Может быть, Филоктета? Но нет, все мое существо сопротивлялось этому: я не в состоянии любезничать с убийцей Париса.

Распахнулась дверь, и появилась Андромаха. Ее, смеясь, втолкнул Неоптолем.

Я впервые увидела его лицо полностью, раньше его прикрывал шлем. Глаза тусклые, неопределенного цвета: не то карие, не то голубые. Его лицо, как и фигура, были вполне заурядными. Он не унаследовал приводящего в трепет величия своего отца.

— Моя новая рабыня! — крикнул он. — Вдова Гектора!

Андромаха обернулась к нему.

— Я слишком стара для тебя, — тихо сказала она.

— Вот именно! — Я подошла к ней и обняла ее за плечи. — Зачем тебе женщина, которая годится тебе в матери?

— Какое это имеет значение? Важно только то, с кем она спала прежде! — ухмыльнулся Неоптолем. — Я вычеркну его из ее памяти и таким образом одержу над ним победу!

— Это ты называешь своими победами? Убийство моего сына — тоже победа? Я ненавижу и презираю тебя, — ответила Андромаха.

Я вздрогнула: неужели Астианакс убит?

— Он убил моего сына, Елена, — произнесла Андромаха без всякого выражения. Она отвернулась от Неоптолема, словно его тут и не было, и обращалась ко мне. — Он вырвал его у меня из рук и сбросил с крепостной стены. Точнее, с того, что от нее осталось. Мальчик упал на груду камней. — Слова глухо и монотонно срывались у нее с губ.

— Астианакс, — прошептала я и заплакала, мне было так жаль ее долгожданного сына, обретенного на горе Ида…

— Змееныша нельзя оставлять в живых, — проговорил Неоптолем. — Он бы представлял для нас вечную угрозу. Семя Гектора должно быть истреблено.