Треугольная жизнь (сборник) - Юрий Поляков

Надо сказать, Михаил Дмитриевич, в отличие от брата Федьки, относился к евреям с уважительной настороженностью. Еще в детстве он заметил: коль скоро заходила речь о них, отец с матерью всегда, даже если в комнате не было посторонних, почему-то понижали голос. Валентин Петрович как-то рассказывал, будто в двадцатые годы за антисемитские разговорчики могли запросто и расстрелять: декрет такой имелся, подписанный чуть ли не Лениным. Но родители понижали голос, даже если говорили о евреях вещи заурядно-бытовые, а то и вполне дружелюбные. Странно все-таки…

О том, что его жена на четверть еврейка, Свирельников сообразил года через три после свадьбы, слушая рассказ Полины Эвалдовны о каком-то витебском родственнике, добивавшемся разрешения на выезд в Израиль, Ну и что? Мало ли у кого какие гены: в прежние времена на это вообще не обращали внимания. Родственники могут иметься всякие, а ты — советский человек. Тоня в этом смысле вообще была ходячим пособием по интернационализму: дед — латыш, бабка — еврейка, краткосрочный целинный отец, который настоял на том, чтобы девочку назвали простецким именем Антонина, из павлодарских казаков. «У тебя голос крови, — смеясь, говорила она мужу, — а у меня хор кровей!» Но с годами, судя по разным приметам, в этом хоре наметился солист. Наверное, человеку для внутреннего здоровья вредно слышать в себе зовы сразу нескольких разноплеменных предков, и, слабея с возрастом, он выбирает какой-то один. Тоня предпочла витебский зов…

Свирельников налил «Хеннесси», и в кабинете запахло чем-то отдаленно коньячным. А раньше! Если кто-нибудь на этаже откупоривал бутылку обычного трехзвездочного армянского, то по всем коридорам народ принюхивался к веющим ароматам и безошибочно определял, где гуляют.

Нонна внесла блюдечко с очищенным, разъятым на дольки апельсином и поставила на стол, а перед тем, как выйти из кабинета, глянула на шефа с добродушным осуждением: мол, рановато, друзья, начинаете!

— Ну, будем здоровы!

Григорий Маркович пригубил рюмку, а Свирельников свою опрокинул и почти сразу же почувствовал в затылке легкий теплый удар, словно выталкивающий из головы похмельную тяжесть.

— Иск уже подали? — бодро спросил он.

— Подал. Судья по моей просьбе написала частное определение. В нашу пользу.

— Сколько мы должны судье?

— Пять тысяч евро.

— Уже перешли на евро?

Свирельников направился к сейфу, вставил ключ и вдруг понял, что с похмелья забыл четырехзначный шифр. Впрочем, восстановить его в памяти просто: первые две цифры — год рождения Тони, а вторые две — год рождения Алены. Сейф доступно скрежетнул, Михаил Дмитриевич засунул в него пакет с деньгами, полученными от Фетюгина, потом из малой ячейки, отпиравшейся специальным ключиком, вынул «еврики», похожие на фантики с несерьезными картинками, и, отсчитывая, подумал: «Странное дело! Чем важнее деньги для человечества, тем легкомысленнее на них изображения. Когда на всей планете воцарятся одни-единственные, неодолимые деньги, то на них, скорее всего, будут нарисованы какие-нибудь телевизионные балбесы, разевающие рты под фанеру…»

— После суда нужно будет занести еще пять тысяч, — принимая купюры, сообщил Григорий Маркович.

— А если после суда я не отдам? — вдруг спросил Свирельников: у него вызвало острое, почти физическое отвращение то, с какой сладострастной нежностью адвокат пересчитывает бумажки.

«Наверняка договорился на меньшие деньги!» — подумал директор «Сантехуюта».

— Отдам свои. Честь дороже! — совершенно серьезно отозвался Волванец, глянув на клиента с холодным недоумением.

— Я пошутил.

— Я так и понял.

— А вам? Тоже в евро? — спросил Михаил Дмитриевич, заминая неловкость.

— Мне лучше в рублях. Сыну новый компьютер к началу учебного года обещал.

— Будет целыми днями в «стрелялки» играть! — предупредил Михаил Дмитриевич, отсчитывая деньги. — Моей замуж пора, а все в игры играет…

— Мой не будет! — значительно ответил Волванец.

Допив коньяк и проводив адвоката, Свирельников почувствовал прилив сил, вызвал к себе начальника отдела снабжения и с удовольствием наорал на него за нерастаможенные чешские душевые кабинки. Потом главный бухгалтер Елизавета Карловна, тучная пожилая дама с финансовой безысходностью во взоре, доложила, что деньги в «Столичный колокол» давно перечислены, и принялась вяло объяснять новую схему ухода от налогов с помощью векселей. Затем пришел кадровик и жаловался, что не может набрать нужного числа инвалидов на фиктивные должности (это тоже делалось из-за налогов): увечный люд, почуяв рыночный спрос, стал разборчивым и заламывает несерьезные цены…

Потом заглянула Нонна, свежеподкрашенная и надушенная:

— Вы сегодня допоздна?

— Отпроситься хочешь?

— Нет. Наоборот.

— Не знаю еще…

Это было что-то новенькое. Не так уж безразличны ей, оказывается, скоропалительные диванные радости в кабинете шефа. Свирельникова это озадачило и даже возбудило: по телу пробежал веселый похотливый сквознячок.

— Иди ко мне! — Он похлопал ладонью по деревянной ручке вращающегося кресла.

Нонна подошла и присела. Михаил Дмитриевич положил ладонь на ее прохладное голое колено, потом медленно провел рукой вверх, под коротенькую юбку — там оказалось гораздо теплее. Нонна вздрогнула и задышала. Но туда, где совсем горячо, добраться не удалось, секретарша остановила его поползновенную руку и, справляясь с собой, вымолвила:

— Из «Столичного колокола» снова звонили…

— Да, надо туда ехать. Но я вернусь! — пообещал Свирельников.

Нонна понимающе погрустнела.

Выходя из офиса, Михаил Дмитриевич не обнаружил на посту охранника, отлучившегося, вероятно, по своей урино-лечебной надобности.

«Вот бардак! Хорошо, хоть этот бритоголовый из приличной организации. А то — заходи и убивай! Так вот в подъездах и отстреливают!»

Мысленно уволив ненадежного сторожа, директор «Сантехуюта» поискал глазами в окрестностях серые «жигули» и, не найдя, сел в джип.

— Куда едем? — поинтересовался Леша.

Михаил Дмитриевич посмотрел на часы, прислушался к своему телу, как-то вдруг обеспокоившемуся после коньяка и Нонны, еще раз глянул на циферблат и спросил:

— Кто звонил?

— Опять отец Вениамин. Просил напомнить про болтики…

— Достал он меня со своими болтиками! Поехали!

— Куда?

— В Матвеевское. Пока я там буду, сгоняешь на «Фрезер» и заберешь болтики. Два ящика. В проходной вызовешь по внутреннему телефону Павла Никитича. Отдашь деньги. — Михаил Дмитриевич достал из портмоне доллары и положил на переднее сиденье.

— Будет сделано!