Войны и кампании Фридриха Великого - Юрий Ненахов

Несколько тысяч казаков и калмыков, с длинными бородами, суровым взглядом, невиданным вооружением — луками, стрелами, пиками — проходили по улице. Вид их был страшен и вместе величествен. Они тихо и в порядке прошли город и разместились по деревням, где еще прежде им отведены были квартиры.

Но ко всему можно привыкнуть; и нам не так страшны казались уже другие войска, проходившие Мариенвердер. Да они и не подали нам никакого повода жаловаться, потому что порядок у них был образцовый. Более восьми дней проходила кавалерия, пехота и артиллерия через мой родной город. Всего войска было по крайней мере сорок с лишком полков. Они не останавливались в городе, но размещались по окрестностям.

Когда прошло войско, прибыл и остановился в городе сам главнокомандующий граф Фермор, со своим штабом. Для него и для штаба тотчас разбили палатки в большом лагере, где начальники ежедневно должны были находиться для смотров и распоряжений.

В эту первую неделю моей новой жизни в Мариенвердере я получил приказание от магистрата исправлять должность дьякона: это дозволялось нерукоположенным, хотя не во всех частях. По этому случаю, когда я в первый раз говорил проповедь, граф Фермор приехал в церковь со всем своим штабом. После этого мои проповеди продолжались до Вознесения Господня, и всякий раз в присутствии русского генералитета.

В этот же день только что я сел обедать по окончании моих занятий, как вошел русский офицер от графа Фермера с приказанием, чтобы я тотчас явился к нему. Каково мне было, можно себе представить; я и приблизительно не мог догадываться, зачем меня требовали. Родные мои перепугались, и я со страхом отправился.

Казаки отворили обе половинки дверей, и я увидел длинный стол; за столом генералов, в лентах и крестах, а на первом месте графа Фермера. Он важно, но милостиво кивнул мне головой. Я почтительно приблизился. Глубокая тишина в зале.

— Кто вы такой? — спрашивает главнокомандующий.

Я назвал свое имя, родителей, происхождение, место рождения, занятия и т. д. Граф важно сидел между тем и играл вилкой по серебряной тарелке.

Когда я кончил, он сказал мне отрывисто:

— Вы будете нашим полковым пастором и отправитесь с нами в поход.

Тут-то я упал с неба на землю. Ничего подобного не входило мне в голову. В душе моей слишком укоренилась надежда получить покойное пасторское место, и вдруг я должен был отказаться от этой надежды. Жить в армии, о которой ходило столько ужасных слухов, и сделаться врагом своего отечества! Мысль эта, как молния, блеснула в голове моей.

— Я не могу, ваше превосходительство, — отвечал я скоро и решительно.

— Отчего же? — спросил он, устремив на меня очень спокойный и в то же время строгий и пристальный взгляд.

Я представил ему свое положение в выражениях, сколько мог, сильных и трогательных, — мою надежду быть дьяконом и справедливое нежелание служить против моего доброго государя. Граф Фермор в это время смотрел в тарелку и концом вилки играл по ней.

— Знаете, — сказал он, — что я генерал-губернатор Пруссии и что если я прикажу, то сам придворный пастор Ованд отправится за мной в поход?

Против этого, конечно, сказать было нечего. Я почтительно поклонился и просил позволения посоветоваться с моим отцом и испросить его благословения.

— Через полчаса я вас ожидаю, — сказал он, кивнув мне головой. Возвратясь домой, я нашел у отца многих друзей, с любопытством ожидавших, чем кончится дело. После разных толков, мы сочли благоразумным повиноваться. У нас жива была старая добрая вера в Божий промысел, которому мы и приписали это внезапное назначение. Посоветовавшись со своими, я возвратился к графу.

У него обед еще не кончился. Я доложил ему, что согласен исполнить его волю; он принял это, по-видимому, равнодушно; потом я попросил позволения съездить в Кенигсберг для экзамена и рукоположения. «Это можно исполнить, не выезжая отсюда». Я попросил денег вперед для пасторской одежды. «Вы их получите», — и, кивнув головой, он велел мне идти.

Не зная, когда графу угодно будет назначить мой экзамен, я день и ночь сидел над своими книгами, чтоб быть готовым всякую минуту. Через неделю, поздно вечером, я получил приказание находиться в главной церкви на следующий день в 9 часов.

Общество офицеров проводило меня к алтарю и там поместилось полукругом, а я посредине. Графа Фермора при этом не было. Главный пастор приступил к экзамену, продолжавшемуся полчаса; потом без дальних околичностей началось рукоположение, и еще через полчаса я уже был полковым пастором.

Несколько дней спустя мне приказано было говорить назавтра вступительную проповедь. Вместе с приказанием прислан был и текст для проповеди, выбранный самим графом: «Се скипия Божия с человеки, и вселится с ними, и тии людие Его будут, и сам Бог будет с ними. Бог их» (Апокал. XXI, 3).

Не тогда, но впоследствии увидел я, что в выборе этого текста выразился характер графа. Он был очень благочестив и строго смотрел, чтобы в армии соблюдались, хотя внешние, обряды веры. Каждый полк имел своего священника, начальником их был протопоп. В армии до сих пор не было только пастора, а между тем сам граф, многие генералы и некоторые штаб- и обер-офицеры исповедывали лютеранскую веру. Вышеозначенным текстом граф хотел показать свою радость о том, что нашел себе проповедника.

На следующее утро, в почетном сопровождении, поехал я в лагерь. Меня ввели в большую зеленую палатку 120 футов длинной, подаренную графу Фермору городом Кенигсбергом. С противоположного конца ее была перегородка; пространство, находившееся за ней, служило вместо сакристии. Впереди стоял стол, покрытый алым бархатом, с императорским гербом, шитым золотом. Я произнес проповедь в присутствии всего генералитета и всех офицеров, и по окончании ее мне положили на стол значительный подарок в несколько сот рублей. Тут в первый раз приказано мне явиться к графскому столу, и потом являться к нему в известный час ежедневно.

Возвратясь от обеда, я нашел у себя императорского сержанта, который ждал меня. По приказанию графа он должен был находиться при мне безотлучно и служить моим проводником. Объявляя об этом, сержант просил меня выйти на двор посмотреть, что граф присылал мне. Я увидел крытую повозку, запряженную тройкой лошадей, и кучера в придворной одежде, т. е. в красной шапке с императорским гербом, из желтой меди. Сержант прибавил, что граф предоставляет мне этот экипаж, бывший до сих пор в распоряжении одного капитана при тайной канцелярии, который застрелился несколько дней тому назад (он застрелился, потому что обойден был чином при общем производстве).

Я не смею не сознаться, что в тогдашнем моем возрасте эти милости несколько вскружили мне голову. Я мечтал о самой счастливой будущности и самой лучшей жизни, и ночь, после вступления моего в должность полкового пастора, прошла для меня в сладких ощущениях и ожиданиях.

Но едва стало рассветать, как сержант разбудил меня: «Вставайте! Вас требуют. Казаки и калмыки идут сегодня в поход за Вислу передовым отрядом. Гетман хочет, чтоб вы благословили их перед переправой».