Голубь над Понтом - Антонин Ладинский

Но вокруг было так спокойно и тихо, так сияло солнце, что не хотелось утруждать себя излишней мыслительной работой…

Однако спустя некоторое время снова появился в монастыре Борей, так же неожиданно, как и исчез. Иоанникий и Мелетий хотели допросить его с применением пыток, но Олег сказал, что слуга бежал и вернулся, раскаявшись в своем поступке, и поэтому нет никаких оснований наказывать беглеца, и даже пригрозил начальнику стражи и соглядатаю, что Феофания напишет в Константинополь о неприятностях, какие ему чинят на острове, и царь строго накажет притеснителей. Иоанникию было известно, что в столице считаются с русским пленником и даже неизменно справляются о его здоровье, и поэтому он поопасался поступить с Бореем сурово, как в данном случае требовал закон, а ограничился тем, что обо всем доложил стратигу острова. Но, очевидно, здешний райский климат не располагал служителей василевса к большому служебному рвению. Стратиг был еще более ленив и равнодушен к государственной пользе, чем Иоанникий. Разговор длился недолго. Стратиг, ковыряя костяной зубочисткой в зубах, спросил:

– Разве архонт уже покинул остров?

– Не покинул.

– О чем же ты хлопочешь?

– А если он исчезнет как дым?

– Тогда мы и примем соответствующие меры.

– Увы, уже будет поздно.

– Однако не следует и предварять события.

На обед стратигу подавали сегодня мидии, отваренные с чесноком и пахучими травами, и чудесную похлебку из морских рыб. Он совсем не собирался портить себе пищеварение всякими пустяками. Это во-первых. Кроме того, ведь всегда можно найти объяснение любому упущению и составить по этому поводу доклад логофету.

Соглядатай поплелся домой. Но по пути встретил на базаре Борея и опять приступил к допросу.

– Где же ты пропадал столько дней, нечестивец? – спрашивал он, подозрительно осматривая скифа.

Борей неопределенно махнул рукой:

– Там.

– Где там? В Камире?

– В Камире, – охотно согласился Борей, у которого не хватало воображения придумать что-нибудь более правдоподобное.

– Но знаешь ли ты, что стратиг может пытать тебя огнем и железом, чтобы ты открыл истину?

– Не боюсь тебя.

– Князь посылал тебя куда-нибудь?

– Не посылал.

– Ты лжешь. В харчевне говорят, что ты в пьяном состоянии рассказывал, будто путешествовал в Таматарху.

– Ничего не знаю.

– В город, из которого приехал князь Олег.

Впрочем, всем было известно в городке, что Феофания ждет ребенка. Это обстоятельство успокаивало и кандидата, и соглядатая. Разве возможно предпринимать что-либо при таких обстоятельствах? Всякое существо на этом острове блистающих звезд и лазури, как любили называть Родос в своих произведениях стихотворцы, мирно занималось своим делом. Даже стражи не столько думали о выполнении служебного долга, сколько о том, чтобы рыбная ловля оказалась удачной и жучок не пожрал виноградные лозы. Все было спокойно вокруг. До заката звенели цикады. В ночном мраке слышнее стрекотали кузнечики. О сарацинах никто ничего не слышал. А между тем начальник стражи и Иоанникий уже находились на склоне своих дней и имели право на отдых после всего, что им пришлось пережить и испытать на жизненном пути.

Возвращаясь с базара в монастырь, Иоанникий заглянул по дороге в таверну старого Киклофора. Там уже сидел Мелетий, предводитель малого воинства, разомлевший от жары. Час обеда еще не наступил, хотя хлопотливая жена, наверное, уже приступила к его приготовлению, переругиваясь с соседками. Подниматься по тропинке в монастырь с каждым днем становилось тяжелее. К чему спешить? Хотелось поговорить о чем-нибудь возвышенном, рассказать еще одну историю, и соглядатай присоединился к однорукому приятелю. Киклофор принес кувшин с холодной, хрустальной водой. Она ценилась здесь чуть не дороже вина.

– Из горного источника, – похвастал старик.

– Что нового на базаре? – осведомился начальник стражи.

– Продают множество куропаток по недорогой цене.

– Почем?

– Обол за пару.

– А рыба?

– Есть и рыба. А о чем говорят в городе?

– Будто бы опять видели черный корабль…

Но в такой жаркий день не хотелось беспокоить себя неприятными предположениями.

Дорога, по которой Мономах ехал в Переяславль, выползла на снежную равнину. Изгибаясь как змея, конный отряд стал медленно спускаться по отлогому берегу к скованной льдом реке. Здесь в летнее время действовал перевоз, устроенный по повелению великого князя, а сейчас сама зима построила ледяной мост. Стало холоднее на ветру, и Мономах получше запахнул шубу. Он постарел за последние годы, – может быть, под тяжким бременем государственных забот? Впрочем, немало было у него затруднений и в начале княжения. Когда он сидел в Чернигове, а Олег скитался где-то в греческой земле или обитал на далеком острове, где однажды его видели два монаха из Печерского монастыря, совершавшие паломничество в Иерусалим, страну постигли великие бедствия. Половцы осадили Стародуб. Восстало непокорное племя вятичей. Пришлось усмирять мятежников и гоняться за кочевниками в степях. В одном из этих сражений, вспоминал князь, подремывая в овчинном тепле, он взял в плен двух знаменитых ханов – Асиня и Сакзя, завладел половецкими вежами, взял богатую добычу, коней, верблюдов и рабов. Но опасность не уменьшалась, и каждый час можно было ожидать нападения со стороны степи. Отец послал его укреплять Переяславль, где беззаботный Ростислав не желал заниматься скучными земляными работами, больше надеясь на острую саблю. Пришлось много трудов положить, чтобы насыпать вокруг города высокие валы, укрепить их частоколом, вырыть ров, срубить грозные бревенчатые башни. Тогда же в городе закончили строительство каменной церкви святого Михаила. Приходилось бороться не только с половцами, но и с бесом. Еще крепко держались в народе языческие предания, всякое суеверие и власть косматых волхвов. Днем как будто все было спокойно на берегах тихих русских рек, где клонились к воде плакучие ивы и трепетали над ракитами синие и зеленые стрекозы, когда же наступала лунная ночь, там, говорят, появлялись зеленоволосые русалки, тревожили ночь серебряным смехом, плескались в речных струях и манили путников в черные омуты. Смерды тайно молились в дымных овинах, целовали сияние месяца на воде, а жены обмывались в корыте и эту воду давали пить своим мужьям, чтобы приворожить их.

Еще один князь погиб от руки убийцы по дьявольскому наущению. Это был Ярополк, сын Изяслава, испытавший на своем веку не менее всяких несчастий, чем его отец. Он тоже скитался по чужим землям и видел Рим. Когда у него вспыхнула вражда с великим князем, Ярополк бежал в Польшу, оставив в Луцке мать и красивую жену, княгиню Ирину, изображенную в греческом наряде на требнике, который приказала написать для себя Гертруда, и в Киеве сохранявшая латинскую веру. Мономах захватил обеих женщин вместе с имуществом и привез в киевский дворец. По прошествии некоторого времени Ярополк помирился с Всеволодом. Наступили мирные дни. Но однажды этот молодой князь ехал на повозке в Звенигород, и его пронзил саблей, спящего, дружинник по имени Нерадец. Князь поднялся, вырвал оружие из раны и воскликнул громким голосом: