Молодые львы - Ирвин Шоу

– Он же ранен и не может причинить вам вреда! – продолжал Майкл, злясь, что так медленно подбирает нужные слова. – Какой в этом смысл?

– Пойдите и взгляните на Жаклину, – холодно ответила мадам Дюмулен. – Взгляните на месье Александра, вот он лежит с простреленным легким, тогда вы лучше поймете…

– Но ведь трое из них мертвы, – взывал Майкл к мадам Дюмулен. – Разве этого не достаточно?

– Нет, не достаточно! – Лицо женщины побелело от гнева, темные глаза сверкали безумным огнем. – Может быть, для вас и достаточно, молодой человек. Вы не жили при них целых четыре года! Ваших сыновей не угоняли и не убивали! Жаклина – не ваша соседка. Вы – американец. Вам легко быть гуманным! А нам это далеко не так легко! – Теперь она кричала диким, пронзительным голосом, размахивая кулаками у Майкла под носом. – Мы не американцы и не хотим быть гуманными. Мы хотим убить его. А если вы такой жалостливый – отвернитесь. Без вас сделаем. Пусть ваша американская совесть будет чиста…

– Доктора… – стонал раненый на мостовой.

– Но послушайте, нельзя же так, – продолжал Майкл, просительно вглядываясь в непроницаемые лица горожан, толпившихся позади мадам Дюмулен, чувствуя себя виноватым в том, что он, посторонний человек, иностранец, который любит их, уважает их мужество, сочувствует их страданиям, любит их страну, осмеливается мешать им в таком важном деле на улице их собственного города. Может быть, она права, может быть, в нем говорит свойственная ему мягкотелость, нерешительность, которые и заставляют его возражать. – Нельзя так расправляться с раненым, каковы бы…

Сзади раздался выстрел. Майкл, вздрогнув, обернулся. Кин стоял над немцем, все еще держа палец на спусковом крючке карабина, и криво ухмылялся. Немец затих. Горожане взирали теперь на обоих американцев спокойно и даже чуть смущенно.

– Ну его к чертям, – проговорил Кин, вешая карабин на плечо, – все равно подох бы. Почему бы заодно не доставить удовольствие даме?

– Вот и хорошо, – решительно сказала мадам Дюмулен. – Хорошо. Большое спасибо.

Она повернулась, и стоявшие сзади расступились, пропуская ее. Майкл посмотрел вслед этой маленькой, полной, почти комической фигурке, на которую наложили свою печать частые роды, стирка, бесконечные часы, проведенные на кухне. Степенно, переваливаясь с ноги на ногу, она направилась через площадь туда, где лежала некрасивая крестьянская девушка, которая навсегда избавилась и от своего безобразия и от тяжкого труда на ферме.

Один за другим отошли и другие французы. Американцы остались у трупа немца вдвоем. Майкл наблюдал, как подняли и унесли в гостиницу человека с простреленным легким, потом повернулся к Кину. Тот нагнулся над трупом и шарил по карманам. Когда он выпрямился, в руках у него был бумажник. Раскрыв его, он вытащил сложенную вдвое карточку.

– Расчетная книжка, – сказал он. – Иоахим Риттер, девятнадцати лет. Денежного содержания ему не выплачивали три месяца. – Кин усмехнулся. – Совсем как в американской армии.

Затем он обнаружил фотографию.

– Иоахим со своей кралей, – сказал он, протягивая фотографию Майклу. – Погляди-ка, аппетитная малышка.

Майкл молча посмотрел на карточку. С фотографии, сделанной в каком-то парке, на него смотрели интересный худощавый юноша и пухленькая блондинка в задорно надвинутой на короткие белокурые волосы форменной фуражке своего молодого человека. На лицевой стороне фотографии было что-то нацарапано чернилами по-немецки.

– «Вечно в твоих объятиях. Эльза», – прочитал Кип. – Вот что она написала. Пошлю своей жене, пусть хранит. Будет интересный сувенир.

Руки у Майкла дрожали. Он чуть не разорвал фотографию. Он ненавидел Кина, с отвращением думал о том, что когда-нибудь, через много лет, у себя дома в Соединенных Штатах этот длиннолицый человек с желтыми зубами, разглядывая фотографию, будет с удовольствием вспоминать это утро. Но Майкл не имел никакого права рвать фотографию. При всей своей ненависти к Кину он сознавал, что тот заслужил свой сувенир. В то время как он, Майкл, медлил и колебался, Кин поступил как настоящий солдат. Без колебания и страха он быстро оценил обстановку и уничтожил противника, тогда как все другие, застигнутые врасплох, растерялись. И может быть, убив раненого, он тоже поступил правильно. Возиться с раненым они не могли, его пришлось бы оставить местным жителям, а те все равно размозжили бы ему голову, стоило Майклу скрыться из вида. Кин, этот унылый садист, в конце концов выполнял волю народа, служить которому их, собственно говоря, и послали сюда в Европу. Своим единственным выстрелом Кин дал возможность почувствовать угнетенному, запуганному населению города, что правосудие свершилось, что в это утро они, наконец, сполна расплатились с врагом за все то зло, которое он причинял им целых четыре года. Ему, Майклу, нужно радоваться, что с ним оказался Кин. Вероятно, все равно пришлось бы убивать, а сам Майкл ни за что бы не решился…

Майкл направился к Стеллевато, который оставался у джипа. Чувствовал он себя прескверно. «Для этого нас сюда и послали, – мрачно размышлял он, – для этого все и затевалось – убивать немцев. И надо бы быть веселым, радоваться успеху…»

Но он не радовался. Неполноценный человек, с горечью в душе размышлял он, да, он, Майкл Уайтэкр, неполноценный человек, сомнительная штатская личность, солдат, который не способен убивать. Поцелуи девушек на дороге, украшенные розами изгороди, бесплатный коньяк – все это не для него, он этого не заслужил… Кин, который ухмыляется, всадив пулю в голову умирающему, который бережно прячет в бумажник чужую фотографию как сувенир, – вот тот человек, которого приветствовали европейцы на солнечных дорогах на всем пути от побережья… Кин, победоносный, полноценный американец-освободитель, самый подходящий человек для этого месяца расплаты…

Мимо промчался на своем мотоцикле француз с повязкой Красного Креста. Он весело махнул им, так как стал обладателем пары новых автоматов и сотни патронов, которые вез своим друзьям, сражающимся на баррикадах Парижа. Этот человек с голыми ногами, в нелепых коротких брюках, с окровавленной повязкой на голове, объехав опрокинувшуюся машину, скрылся за поворотом и умчался туда, где были восемьсот немцев, заминированные дорожные перекрестки, столица Франции. Майкл даже не обернулся.

– Господи! – воскликнул Стеллевато своим по-итальянски мягким голосом, все еще слегка сиплым от пережитого волнения. – Что за утро! Как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно, – ответил Майкл. – Прекрасно…

– Никки, – сказал Кин, – не хочешь взглянуть на фрицев?

– Нет, – ответил тот, – предоставим это похоронной команде.

– Мог бы взять какой-нибудь интересный сувенир, – сказал Кин, – и послать своим родным.

– Моим родным сувениры не нужны, – ответил итальянец. – Единственный сувенир, который они желают заполучить из Франции, – это я сам.

– Посмотри-ка на эту штуку, – сказал Кин, вытащив фотографию и сунув ее под нос Стеллевато. – Его звали Иоахим Риттер.