Вампир Лестат - Энн Райс

В этих таких простых на первый взгляд словах был заключеногромный смысл.

– У нас еще будет для этого время, – сказаля. – У нас будет много времени. Ничего не случится. Вот увидишь.

Я то смотрел на него, то отводил взгляд в сторону, как будтоего зеленые глаза причиняли мне боль. Говоря современным языком, ондействительно был как лазерный луч. Одновременно и нежный, и поистинесмертоносный. Его жертвы всегда влюблялись в него.

Я и сам любил его. Несмотря ни на что. Можно себепредставить, какой великой способна стать любовь, если у тебя в распоряжениицелая вечность, чтобы лелеять и оберегать ее. Мне понадобилось лишь несколькомгновений, чтобы она вспыхнула во мне с новой силой, чтобы ощутить ее опаляющийжар.

– Как можешь ты утверждать это с такой уверенностью,Лестат? – спросил он.

Услышав, как он произнес мое имя, я испытал странное, почтичувственное волнение. Но я не мог заставить себя столь же естественнопроизнести его имя – Луи.

Мы медленно шли без всякой цели. Его рука спокойно и нежнообнимала меня, а моя, в свою очередь, свободно обвилась вокруг его тела.

– Нас охраняет целая армия смертных, – говориля. – Телохранители будут рядом с моими ребятами и в вертолете, и влимузине. А сам я от аэропорта до места поеду один на своем «порше», чтозначительно облегчит мне задачу и позволит защитить себя в случаенеобходимости. Кроме того, нас будет сопровождать самый настоящий почетныйэскорт мотоциклистов. Да и что может сделать мне горстка ослепленных ненавистьююнцов, этих произведений нынешнего, двадцатого, века? Эти идиоты пользуютсятелефоном, чтобы выкрикивать свои угрозы.

– Их вовсе не горстка, а гораздо больше, –промолвил он. – А как быть с Мариусом? Твои враги только и занятыобсуждением вопроса о том, правду ли ты рассказал о Мариусе и существуют ли вдействительности Те, Кого Следует Оберегать…

– Это вполне естественно. А ты? Ты веришь, что все этоправда?

– Да. Я понял это, как только прочитал твоюкнигу, – ответил он.

Мы оба замолчали, и, возможно, каждый из нас в эти минутывспомнил то любознательное бессмертное создание, которое много-много лет назадзадавало мне один и тот же вопрос: как и откуда все это началось?

Слишком больно вспоминать. Это все равно что доставать изархива старые фотографии и, стерев с них пыль, видеть, что изображение и краскипо-прежнему сохранились. Это фотографии наших давно ушедших предков, а значит,и нас самих.

Я нервно откинул со лба волосы и подставил лицо прохладномуветерку. Жест, свойственный главным образом смертным и не слишком характерныйдля нас.

– Почему ты так уверен, – поинтересовалсяон, – что Мариус не покончит с твоим экспериментом и с тобой, едва тыступишь на сцену?

– А ты считаешь, что кто-либо из древних способен наэто?

Он надолго задумался и, как всегда в таких случаях,углубился в свои мысли, забыв обо всем на свете и о моем присутствии в томчисле. Мне вдруг показалось, что мы с ним вновь в нашем старом доме, тусклоосвещенном газовыми лампами, я даже услышал звуки и ощутил запахи прежнихвремен. Мы вновь сидим в гостиной нашего дома в Новом Орлеане перед камином, вкотором горят угли, и все вокруг постепенно стареет и ветшает. Все, кроме нас.

Но он стоял здесь, рядом со мной, – дитя нового века вбесформенном свитере и поношенных джинсах – и задумчиво смотрел вдаль, насмутно вырисовывающиеся во тьме холмы. В его затуманившихся глазах проскакивалиискорки внутреннего огня, волосы растрепались. Очнувшись от долгого сна, онмедленно выпрямился.

– Не знаю, но мне кажется, что, если твое поведениевыведет из себя древних, они постараются разделаться с тобой.

– А тебя это волнует?

– Ты же знаешь, что да.

Его лицо слегка порозовело. И стало еще больше походить налицо обычного человека. По правде говоря, он меньше, чем кто-либо другой изизвестных мне бессмертных, отличался от обычных людей.

– Ведь я же здесь, – тихо добавил он.

Я почувствовал в его голосе боль, которая словно рудничныйпласт пронизывала его тело, и этот пласт способен был доносить чувства до самыхглубин души.

Я кивнул. Потом глубоко вздохнул и отвернулся. Как бы мнехотелось сказать ему все, что я чувствовал и должен был сказать. Я обязан былпризнаться, что люблю его. Но я не в силах был сделать это – меня переполнялиэмоции.

– Что бы ни случилось, я ни о чем не пожалею… –сказал я. – Оно стоит того, если таким образом мне хотя бы на короткоевремя удастся собрать вас вместе – тебя, Габриэль, Армана и… и Мариуса. А вдругпоявится и Пандора? И Маэл. И кто знает, сколько еще. Что, если все древниесоберутся вместе? Ведь оно стоит того! А все остальное меня не волнует.

– Неправда, волнует, – с улыбкой возразил он. Ячувствовал, что мои слова произвели на него впечатление. – Ты простоуверен, что это будет захватывающее приключение и что в любом случае ты выйдешьиз битвы победителем.

Я опустил голову, чтобы скрыть смех. Совсем по-человеческисунув руки в карманы брюк – в последнее время это стало весьма распространеннымжестом, – я пошел по траве вперед. Даже в эту холодную калифорнийскую ночьтрава по-прежнему пахла солнцем. Я не стал рассказывать ему о своих чисточеловеческих чувствах – о желании выступать на сцене, о той безумной радости,которая охватывает меня всякий раз, когда я вижу себя на экране телевизора илина конвертах наших альбомов, выставленных в витринах магазинов по всемуСеверному побережью.

Он шел рядом со мной.

– Не кажется ли тебе, что, если бы древние хотелиуничтожить меня, они бы давно это сделали?

– Нет, – ответил он. – Я видел тебя и следилза тобой. Но до этого я очень долго не мог тебя разыскать. А ведь я пыталсянайти тебя с того момента, как услышал о твоем возвращении.

– А где ты об этом услышал?

– Во всех крупных городах существуют места встречвампиров. Уверен, что ты и сам уже знаешь об этом.

– Не знаю. Расскажи мне о них.

– Это в основном бары, которые мы называем явкамивампиров, – с иронической улыбкой начал объяснять он. – Конечно же,их постоянными посетителями являются прежде всего смертные, а мы узнаем этизаведения по вывескам. В Лондоне это «Доктор Полидори», в Париже – «Ламия».Есть еще «Бела Лугоши» в Лос-Анджелесе, «Кармилла» и «Лорд Рутвен» в Нью-Йорке.Здесь, в Сан-Франциско, пожалуй, самое красивое и лучшее место из всех – кабаре«Дочь Дракулы» на Кастро-стрит.