Дейзи Джонс & The Six - Тейлор Дженкинс Рейд

Я не хотел… чтобы, только вступив в жизнь, моя дочурка подняла глаза, увидела такого вот человека – это пропитое, одуревшее от наркоты ничтожество – и подумала: «И это мой отец?»

Вот что я чувствовал тогда. Я просто стыдился, что меня увидит мое дитя.

Поэтому я от него сбежал. Этим я нисколько не горжусь – но да, правда в том, что я отправился прямиком в лечебницу, только чтобы не встречаться с моей дочерью.

Камилла: Мама сказала мне:

– Надеюсь, детка, ты хорошо понимаешь, что делаешь.

В ответ я, помнится, вспылила, но подумала: «Да, я тоже на это очень надеюсь».

Знаешь, я потом столько обо всем этом думала. Десятки лет. И вот к чему все сводится. Вот почему я сделала то, что сделала. Мне показалось неправильным, что самая слабая часть его существа станет вдруг диктовать, как сложится моя жизнь и какой станет моя семья.

Я сама должна была это решать. А я хотела, чтобы моя жизнь, моя семья, мой дом – чтобы все это было связано с ним. С человеком, чью истинную суть я уже знала. С таким, каким он был для меня на самом деле. И я готова была добиваться этого вопреки всему.

Билли поступил в центр реабилитации зимой 1974 года. В связи с этим The Six отменили несколько оставшихся пунктов программы тура.

Остальные участники группы получили небольшой отпуск. Уоррен купил яхту и пришвартовал ее у причала в бухте Марина дель Рей. Эдди, Грэм и Карен остались в старом доме в каньоне Топанга, в то время как Пит временно перебрался жить на Восточное побережье, к своей девушке, Дженни Мэйнс. Камилла арендовала дом в Игл-Рок и там целиком и полностью предалась материнству.

Проведя шестьдесят дней в реабилитационном центре, Билли Данн наконец смог встретиться со своей дочерью Джулией.

Билли: Я не уверен, что мною двигали правильные доводы, когда я решил пойти на реабилитацию. Скорее это были стыд и сконфуженность, и, что называется, реакция избегания, и все такое прочее. Но остался я там все же по вполне резонным причинам.

Остался я там потому, что уже на второй день моего пребывания в центре врач, ведущий нашу группу, велел мне прекратить себе внушать, будто бы моя дочь меня стыдится. И посоветовал начать думать, что можно сделать, дабы поверить в то, что моя дочь гордится мною. И скажу тебе, это реально запало в душу. Я уже не мог перестать об этом думать.

Постепенно это превратилось для меня в этакий манящий свет в конце тоннеля… рисующий мне образ дочери… [Умолкает, пытаясь совладать с эмоциями]. Я представлял себя человеком, которого моя дочь будет счастлива называть отцом.

И отныне я постоянно, каждый день работал над тем, чтобы как можно ближе подойти к этому воображаемому человеку.

Грэм: В тот день, когда Билли выписывали из наркоцентра, я на машине забрал Камиллу с малышкой, и все вместе мы приехали за ним.

Джулия к тому моменту превратилась в такого пухлюнделя, каких еще поискать! [Смеется. ] Правда-правда! Я даже говорил Камилле: «Ты что, ее молочными смесями закармливаешь?» Щеки толстущие, пивной животик круглый! Прелестнее не найдешь!

Недалеко от ворот лечебницы стоял маленький такой столик для пикника, с зонтиком, и вот Камилла присела туда с Джулией на коленях. А я прошел в заведение забрать Билли. Он был все в той же одежде, как в тот раз, когда мы с ним виделись в Хартфорде. Но было заметно, что он изрядно поправился, прибавил в весе, и лицо его выглядело куда свежее.

– Ты готов? – спросил я.

– Ну да, – ответил он, хотя и показался мне немного неуверенным.

Тогда я приобнял его и сказал то, что, по-моему, в тот момент ему необходимо было услышать:

– Из тебя выйдет отличный отец.

Наверно, мне следовало бы сказать ему это раньше. Даже не знаю, почему я этого не сделал.

Билли: Когда я первый раз увидел Джулию, ей было от роду шестьдесят три дня. И знаешь, очень трудно… до сих пор даже… не презирать себя за это. Но в тот момент, когда я ее увидел… Боже ж ты мой! [Улыбается. ] Когда я встал с ними рядом возле этого столика для пикника, я себя чувствовал так, словно по мне кто-то крепко приложился киркой, сколов весь покрывавший меня панцирь. Я вмиг сделался чувствительным как никогда. Когда все, что ты чувствуешь, пронзает тебя в самую глубину нервов.

У меня теперь… Я осознал, что создал семью. Хоть и случайно, без особых раздумий, и не обладая теми качествами, с которыми, как мне кажется, человек заслуживает семью, – но я все же ее создал. И передо мною – крохотный новоявленный человечек, у которого были мои глаза и который не ведал, кем я был прежде. Для которого значило лишь то, кем я стал сейчас.

Я опустился на колени. Я был настолько преисполнен благодарности к Камилле!

Мне… Я даже представить себе не могу, через что я заставил ее пройти. И не мог поверить, что Камилла по-прежнему со мною рядом и дает мне еще один шанс. Я этого не заслужил. И я это прекрасно понимал.

Тогда я сказал ей, что весь остаток нашей с ней совместной жизни я буду стараться быть вдвое лучше, чем даже она заслуживает. Едва ли когда-либо еще я кому-то с такой почтительностью и с такой глубокой благодарностью в душе что-либо обещал, как в тот день Камилле.

Да, формально мы были женаты уже почти год – но именно в тот день я полностью, всецело ей отдался. Как говорится, отныне и навеки. Ну, и моей дочери, конечно. Я решил всего себя посвятить им обеим, всю душу свою вложить в воспитание этой девочки.

Когда мы уселись в машину, Камилла прошептала:

– Мы с тобой вместе на веки вечные. Не забывай об этом больше, ладно?

Я в ответ кивнул, и она меня поцеловала. И Грэм отвез нас домой.

Камилла: Мне кажется, верить в людей надо еще до того, как они это заслужили. Иначе это будет нечестно. Правда?

1974–1975

В 1974 году Дейзи Джонс отказалась появиться хотя бы на одном из сеансов звукозаписи в студии Record Plant в Западном Голливуде, а также нарушила условия своего контракта с Runner Records.

Между тем Симона Джексон, успевшая заключить контракт с Supersight Records, уже снискала мировой успех своими танцевальными хитами в стиле ритм-н-блюз, которые впоследствии стали считать классикой жанра «протодиско». Ее песни «Любовь как дурман» и «Заставь меня» неизменно попадали в верхние позиции чартов танцклубов Франции и Германии.

Когда же летом 1974-го Симона отправилась в очередные гастроли по Европе, Дейзи стала все чаще испытывать чувство неприкаянности.

Дейзи: Целыми днями я загорала на солнце, а ночи проводила в алкогольном угаре. Я перестала писать песни, потому что не видела в этом никакого смысла: ведь все равно никто не даст мне их записать.