Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной - Бенджамин Алире Саэнс

– даже не знаю – какое-то странное. Я не мог понять, о чем он думает, что чувствует, – и это было необычно, потому что его лицо всегда было открытой книгой, которую мог прочесть любой желающий.

– Смотри. – Он указал на дорогу, и я заметил птицу, которая била о землю крыльями, пытаясь взлететь. Я сразу понял, что у нее сломано крыло.

– Она умрет, – прошептал я.

– Мы можем ее спасти.

Данте вышел на дорогу и, присев, потянулся к испуганной птице. Это последнее, что я помню. В тот же миг из-за угла вылетела машина.

Данте! Данте! Я знал, что кричу. Данте!

Помню, я подумал, что это просто один из моих кошмаров. Все это. Просто очередной кошмар. Мне казалось, что вот он – конец света. И я думал о воробьях, падающих с неба.

Данте!

Конец лета

Помнишь ли ты

то дождливое лето…

Позволь упасть всему, что хочет падать.

Карен Физер

Один

Я помню, как машина выскочила из-за угла, а Данте стоял посреди дороги, держа в руках птицу со сломанным крылом. Я помню асфальт, скользкий после дождя и града. Помню, как кричал его имя. Данте!

Я проснулся в больничной палате.

Обе мои ноги были в гипсе.

И левая рука тоже. Казалось, мое сознание где-то очень далеко; все тело мучительно ныло, и я пытался понять, что же случилось. Голова слабо пульсировала от боли. Что случилось? Что случилось? У меня даже пальцы болели, честное слово. Я чувствовал себя футбольным мячом после долгой игры. Черт. Видимо, я застонал, потому что у моей кровати вдруг возникли мама с папой. Мама плакала.

– Не плачь, – сказал я.

В горле пересохло, и я не узнал свой голос. Казалось, говорил кто-то другой.

Мама прикусила губу и, наклонившись, расчесала мои волосы пальцами.

Я просто смотрел на нее.

– Только не плачь, хорошо?

– Я боялась, что ты уже не проснешься. – Она всхлипнула и уткнулась лицом в плечо отцу.

Часть меня начинала осознавать происходящее. Другая – мечтала оказаться подальше отсюда. Может, мне все это снится? – думал я. Но нет. Все происходило на самом деле, просто казалось нереальным. Все, кроме ужасной боли. Что-что, а боль была реальней некуда – реальнее всего, что я когда-либо испытывал.

– Все болит, – сказал я.

Услышав это, мама вдруг утерла слезы и снова стала собой. Я был этому рад. Было невыносимо видеть, как она плачет, видеть ее слабой и сломленной. Интересно, такой ли она была, когда брат попал в тюрьму?

Мама нажала какую-то кнопку на внутривенном катетере и вложила пульт мне в руку.

– Если будет очень больно – нажимай каждые пятнадцать минут.

– Что это?

– Морфий.

– Ну наконец-то я попробую наркотики.

Она пропустила мою шутку мимо ушей.

– Позову медсестру.

Мама всегда была человеком действия, и мне это в ней нравилось.

Я обвел комнату взглядом, пытаясь понять, отчего проснулся. Меня не покидала мысль, что я должен снова уснуть – уснуть, чтобы не чувствовать боли. Уж лучше кошмары, чем эта боль.

Я посмотрел на папу.

– Все хорошо, – сказал я. – Все в порядке. – Хотя сам не верил в сказанное.

Отец серьезно улыбнулся.

– Ари, Ари, – произнес он. – Ты самый храбрый мальчик на свете.

– Ничего подобного.

– Это правда.

– Пап, ты что, забыл, что я боюсь своих снов?

Как же мне нравилась его улыбка… И почему он не улыбался так всегда?

Я хотел спросить его, что случилось, но мне было страшно, и я не понимал отчего… В горле пересохло; я не мог произнести ни слова. И тут воспоминания захлестнули меня, и в голове вспыхнула картина: Данте с покалеченной птицей в руках. При мысли о том, что он, возможно, погиб, у меня перехватило дыхание. Меня сковал страх, ужас захлестнул сознание, и сердце больно сжалось.

– Данте? – Его имя само слетело с моих губ.

Ко мне подошла медсестра. У нее был приятный голос.

– Давайте измерим вам давление, – сказала она.

Я не шевельнулся. Пусть делает что хочет. Плевать.

Она улыбнулась:

– Вам больно?

– Мне нормально, – прошептал я.

Она рассмеялась.

– Вы, молодой человек, всех нас здорово напугали.

– Мне нравится пугать окружающих.

Мама покачала головой.

– Мне нравится морфий, – пробормотал я, закрывая глаза. – Что с Данте?

– С ним все хорошо, – ответила мама.

Я открыл глаза. Отец сказал:

– Он перепугался. Ужасно перепугался.

– Но с ним все в порядке?

– Да, все хорошо. Он ждал, пока ты проснешься.

Они с мамой переглянулись, и мама сказала:

– Он здесь.

Он выжил. Данте выжил. Я выдохнул.

– А что стало с птицей, которую он подобрал?

Отец подался вперед и сжал мою руку.

– Сумасшедшие мальчишки, – прошептал он. – Сумасшедшие, сумасшедшие мальчишки. – И вышел из палаты.

Мама не сводила с меня глаз.

– Куда он пошел? – спросил я.

– За Данте. Он все это время здесь сидел. Почти двое суток. Ждал, пока ты…

– Почти двое суток?

– Тебе делали операцию.

– Что?

– Врачам пришлось собирать твои кости по кусочкам.

– Ясно.

– У тебя останутся шрамы.

– Ясно.

– После операции ты ненадолго проснулся.

– Не помню такого.

– У тебя все болело, поэтому тебе дали обезболивающее, и ты снова уснул.

– Не помню.

– Доктор так и сказал, что не вспомнишь.

– Я что-нибудь говорил?

– Ты стонал. Звал Данте. Он не отходил от тебя ни на шаг. Очень упрямый молодой человек.

Я слабо улыбнулся.

– Ну да, он выигрывает в каждом нашем споре. Вроде тех, что бывают у нас с тобой.

– Я люблю тебя, – прошептала мама. – Ты знаешь, как сильно я тебя люблю?

Мне понравилось то, как она это сказала. Я давно не слышал от нее этих слов.

– Я люблю тебя сильнее. – В детстве я всегда ей так отвечал.

На мгновение мне показалось, что сейчас она опять расплачется, но она сдержалась. В глазах ее, правда, стояли слезы, но все-таки она не плакала. Она подала мне стакан воды, и я принялся пить через соломинку.

– Твои ноги, – сказала она. – Машина переехала тебе ноги.

– Водитель не виноват, – сказал я.

Она кивнула.

– У тебя был очень, очень хороший хирург. Все переломы ниже колен. Боже… – Она замолчала. – Мы думали, ты потеряешь ноги… – Она снова замолчала и утерла слезы. – Больше я тебя из дома не выпущу. Никогда.

– Фашистка, – прошептал я.

Она меня поцеловала.

– Мой милый, красивый малыш.

– Не такой уж я милый, мам.

– Не спорь со мной.

– Ну ладно, – согласился я. – Милый.

Она снова заплакала.

– Все хорошо, – повторил я. – Все в порядке.

В палату в