Забудь дорогу назад - Сергей Зверев

Возможно, один из феодалов, контролирующих местные «губернии», задумал завести себе «карманного» шута горохового. Раздумывать на эту тему не хотелось.

– Послушайте, – взмолился Максим, – ну что, в конце концов, происходит? Где мы, почему погибло столько людей – ведь нас в вертолет набили не меньше дюжины! Кто на нас напал? Чего от нас хотят?

– Не смотри волчонком, пацан, – проворчал Раздаш, – работа у нас такая – получить груз, доставить и доложить. А лично против тебя мы ничего не имеем. Какая нам разница, кто ты такой? В следующий раз ушами будешь меньше хлопать. И думать – головой, а не жадностью.

– Давайте же, Луговой, – иронично посмотрел на меня Тропинин. – Вы в курсе происходящего. Объясните собравшимся, почему они здесь. Хуже не будет – куда эти люди отсюда денутся?

– Да я хоть сейчас убегу, – самоуверенно заявил Степан. – Был и нету. И кукиш вам в рыло.

– И долго протянешь? – засмеялся Тропинин. – Уж лучше с нами, приятель. Мы, по крайней мере, смерти твоей не жаждем.

– Гребаный Питирим… – проворчал Раздаш. – Это прямая и явная измена… Хотел бы я знать, какая сука ему заплатила…

– И почему сбили именно нас, – добавил Тропинин. – Загубить хотели – это ясно как день. Вертолет с людьми тонет в болоте, следов никаких, а Питирим потом делает круглые глаза – никто не пролетал, начальник, ищи в другом месте. Странно, – Тропинин словно сам с собой разговаривал, – кого из доставляемых в Каратай не хотели бы там видеть?

– Надеюсь, это не я… – простонала Людмила.

– Одних из вас, господа, похитили, других заманили обманом, – сказал я. – Для Каратая обычная практика. Республике нужна рабочая сила в неограниченном количестве, а где ее взять, как не на Большой земле? Вытянут из вас все соки – и на тот свет. Рабство не закончилось в Древнем Риме, знаете ли…

Те, что летели в задраенном отсеке, стали недоуменно переглядываться. У Максима испуганно заблестели глаза.

– Кажется, мне пора, – резюмировал Степан.

– А ну сидеть! – прорычал Притыка, хватаясь за автомат.

– Дай ему промеж ушей, быстро заткнется, – посоветовал из прибрежных зарослей Гайдуллин.

– Никто никуда не уходит, – поддержал Раздаш. – Все идем на юг, и если хоть одна сволочь… – Он показал кулак – массивный, бугристый, устрашающий, явно побывавший во многих переделках и раздробивший не одну челюсть.

– У тех, кто летел в отсеке с иллюминаторами, лишь небольшое преимущество перед вами, господа, – сказал я. – Им тоже никогда не выбраться из Каратая. Но в силу некоторых причин нам делают поблажки – это всего лишь видимость вольной жизни. Просто, в отличие от вас, мы умеем что-то делать. Кто-то знаком с ведением боевых операций в разнообразных условиях, кто-то имеет организаторские и, скажем так, аналитические способности, кто-то бывалый медик, владеющий востребованной специализацией, кто-то способен наладить работу на шахте или руднике…

Люди заволновались, стали переговариваться, снова заплакала Людмила.

– Эх, дать бы тебе в торец, Луговой, – размечтался Раздаш. – Чтобы людей не баламутил. И видит Боже, когда-нибудь дам…

– Успокойтесь, Раздаш, – проворчал я. – В данный момент я на вашей стороне. Не грызться нужно, а всем гуртом валить на юг. Перспектива угодить в рабство, конечно, не лучшая из перспектив, но утонуть в болоте тоже не совсем здорово. Впрочем, тут дело вкуса.

Я видел, как тяжело, с невыразимой тоской смотрела на меня Анюта, поднялась, поволоклась, прихрамывая, в прибрежные кусты. С ногой, слава богу, все было в порядке – каблук сломала. Я сделал знак насторожившемуся Притыке, что сам проконтролирую, потащился за ней. Впрочем, передумал, свернул к берегу, и когда Анюта с библейской мукой на мордашке выбралась из кустиков, бросил ей под ноги мокрые ботинки покойного паренька.

– Переобуйся. Больно смотреть, как ты в своих изящных бальных туфельках…

– А что я должна была взять с собой? Сменную обувь, чешки? – Она всплеснула руками. – Боже, да эти колодки на пять размеров больше, чем нужно…

– Можешь босиком идти, – предложил я.

Она смахнула набежавшую слезу и принялась натягивать мокрые ботинки.

– Ты в порядке? – задал я наиглупейший вопрос.

– Да, со мной все о’кей, – всхлипнула она. – Просто цвету тут – разве не заметно?

– Я говорил тебе, что не вру, а ты не верила.

– А какой бы нормальный человек в это поверил?.. Послушай, а все, что ты тут вещал про рабство…

– Не твое это будущее – уж я позабочусь. Держись ко мне поближе, не пропадай… Тогда и не пропадем. И поменьше слушай, что я несу. Давай-ка сползем пониже – мы сидим с тобой на самом юру.

– Не хочу, – всхлипнула она. – Может, я намеренно сюда села – чтобы удобнее было меня поймать в оптический прицел.

Но встала на корточки, поползла поближе к зарослям. Я отправился за ней. Мы лежали в стороне от толпы, июньское солнышко приятно пригревало. Звенели комары, но особых беспокойств на солнцепеке не доставляли. Я собирался о многом расспросить Анюту, но молчал, поглаживал ее по бедру. Мне казалось, она плачет – лежала и тихо вздрагивала. Потом завозилась.

– Что ты делаешь?

– Я медленно, очень медленно снимаю чулки…

Я приподнял голову. Это был всего лишь красивый оборот. Анюта не плакала. Хорошая девочка. С таким видом, словно решилась отрезать себе ногу, она закатывала штанину на лодыжке. Большая выпуклая родинка над ступней воспалилась, она стала ее осторожно расчесывать.

– Это и есть твоя изюминка? – пошутил я.

Она огрызнулась:

– Очень смешно. – Задумалась. – Кажется, в сумочке был бактерицидный пластырь… – Забралась в свой «заслуженный» ридикюль, принялась лихорадочно ворошить содержимое. Удивительно, что ей оставили это хозяйство. Впрочем, все потенциально «опасное» из сумочки удалили – кусок трубы уж точно. Забыв про пластырь, она извлекла миниатюрное зеркало, стала с ужасом себя рассматривать. Перевела на меня объятые ужасом глаза.

– По-моему, все нормально. – Я с деланым равнодушием пожал плечами. Главное в женщине не внешность…

– Ну, не знаю. – Она задумалась. – До образца неувядаемой красоты, по-моему, далековато. Пора, пора начинать пользоваться услугами Фотошопа… Смешно, Луговой? – Она возмущенно вспыхнула. – Посмотри на свою физиономию. Она полна жизнерадостного идиотизма.

– Прости. – Я проглотил смешинку. – Просто рад тебя видеть. Расскажи, как тебя повязали.

– Можно подумать, ты не видел. – Она всплеснула руками.

И стала рассказывать. В нормальном состоянии провалами памяти Анюта не увлекается, но тут все ее бытие с момента «задержания» до того, как она набросилась на меня с кулачками, было покрыто жирными пятнами забвения. Она прекрасно помнила свой крик в машине – от него, собственно, и проснулась. А дальше был свист – это я сумочку запустил в майора МВД, звуки свалки. Ей пришла в голову блестящая мысль сбежать, но пока она это дело обдумывала, за нее уже решили. Судя по темноте и плавному ходу, везли в багажнике джипа. Переговаривались люди. «И куда нам этот подарок? – говорил один. – Не отпускать же, ей-богу. А валить девчонку меня как-то ломает. Может, ты завалишь?» «И меня ломает, – признавался второй «гуманист». – Давай ее к остальным на Ломоносова отвезем – у них отправка на днях». «Ну, ни хрена себе ближний свет, – присвистнул первый. – Да мы горючки полбака изведем. И нежелательно ее туда. Вроде проверку должна пройти – нет ли мужа, близких родственников… Мы же огребем с тобой по полной!» Но, видимо, решили, что ничего страшного. Ее выгрузили перед рассветом – в каком-то заброшенном промышленном захолустье, стащили в подвал. Она вцепилась в сумочку – ее пытались оторвать, но Анюта держала. «Ладно, черт с ней, пусть накрасится, – пошутил похититель. – Нет там ничего опасного. Разве что зонтик»… А дальше пошли провалы. Грязные бетонные стены, холодный пол, тусклая лампочка, стоны. В подвале, помимо нее, держали каких-то людей. Периодически кто-то бился в запертую дверь, плакал, взывал к милости божьей. Мужчины, женщины – молодые, постарше. У двоих на ее глазах начался жар, они метались в бреду. Гам царил неописуемый. Вломились двое молодчиков в трениках и майках, давай прикладами сбивать температуру. Последним в подземелье сбросили карлика Степана. Коротышка грязно ругался, потрясал кулачками, носился по подвалу как угорелый. Потом провалился в прострацию, сидел, раскачиваясь, схватившись за голову. Сбросили груду тряпья – мол, переоденьтесь, не на курорт едем. Но никуда не везли, провалы памяти следовали по нарастающей, она приходила в себя, грызла какие-то коврижки, отключалась. Возможно, несколько суток прошло. Потом их уводили из подвала, опять была ночь, нутро какого-то черного автомобиля, рев самолетных двигателей… ужасающий ураган – это уже вращались лопасти вертолета; полет в черноте – и кислорода с гулькин хрен на всю толпу. У людей уже не было сил кричать и плакать, «пассажиры» пребывали в беспамятстве, потом это страшное падение…