Только для голоса - Сюзанна Тамаро

Сегодня на дворе стало еще холоднее. Я не пошла прогуляться в сад, побоялась, что слишком суровая погода, вместе со льдинками в груди, надломит меня, как старую, обледенелую ветку. Интересно, читаешь ли ты еще эти мои послания или же, слишком хорошо зная меня, уже не в силах больше продолжать чтение?

Мне необходимо как можно быстрее написать тебе эти строки, и потому я не могу ни позволить себе остановиться, ни отложить это письмо или свернуть куда-нибудь в сторону. Хоть я и берегла свой секрет столько лет, дальше делать это уже невозможно. Я сказала тебе в самом начале, что переживала точно такую же растерянность, какую испытываешь ты, не находя для себя определенной цели в жизни, только мне было все-таки гораздо труднее.

Я знаю, твои рассуждения о цели — вернее, о ее отсутствии — объясняются тем, что ты не знала, кто был твой отец. Насколько естественно и печально было для меня объяснить тебе, куда ушла твоя мама, настолько же трудно было ответить на твои вопросы об отце. Что я могла сказать тебе? Я не имела ни малейшего представления о том, кем был этот человек. Однажды летом Илария долго отдыхала в Турции и вернулась оттуда в интересном положении. Ей было уже за тридцать, а в таком возрасте женщину, если у нее еще нет детей, охватывает нечто вроде безумия: она во что бы то ни стало желает иметь ребенка, а от кого — не имеет ровно никакого значения.

В те времена, к сожалению, почти все женщины стали феминистками, и твоя мама вместе с несколькими подругами даже собрала такой кружок единомышленниц. Было немало справедливого в их утверждениях. Многое я вполне разделяла, но было достаточно и ошибочного, хватало перегибов, нездоровых, ложных идей. Одна из них, например, заключалась в том, что женщинам позволено как угодно распоряжаться своим телом. И следовательно, рожать ребенка или не рожать, решают только они сами. Мужчина был всего-навсего физиологической необходимостью и использовался именно для таковой надобности.

Твоя мама оказалась не единственной женщиной, которая вела себя подобным образом. Еще две или три ее подруги заимели детей вне брака. Знаешь, их, пожалуй, даже можно понять. Способность подарить жизнь придает человеку ощущение всемогущества. Смерть, мрак и бренность всего сущего как бы отодвигаются куда-то. Даришь миру еще одну частицу самой себя, и перед подобным чудом меркнет все остальное.

Для подтверждения своих убеждений твоя мама и ее подруги обращались к миру животных. «Самки, — уверяли они, — встречаются с самцами только в момент совокупления, потом каждый отправляется своей дорогой, а детеныши остаются с матерью». Правда это или нет, не могу проверить. Знаю только, что мы, человеческие существа, рождаемся каждый со своим собственным лицом, не похожим ни на какое другое, и остаемся с ним на всю жизнь.

Антилопа рождается с мордой антилопы, лев — с мордой льва, и все они всегда абсолютно одинаковы, ничем не отличаются от других особей своего вида. В природе этот вид всегда остается неизменным, тогда как собственное, неповторимое лицо есть только у человека, и ни у кого больше. Лицо, понимаешь? А на лице отражено все. Твоя жизнь, твои мать и отец, твои деды и прадеды, даже какой-нибудь далекий дядя, о котором никто уже и не помнит. А за лицом скрывается личность, хорошие и не очень хорошие черты, которые ты получила по наследству от собственных предков.

Лицо — это наше первое удостоверение личности, которое позволяет нам занять свое место в жизни, как бы заявляя: вот я, тоже тут. Поэтому, когда в тринадцать-четырнадцать лет ты начала часами вертеться перед зеркалом, я поняла, что именно ты ищешь в нем. Конечно же, ты рассматривала прыщики и черные точки или изучала свой нос, который неожиданно сделался слишком крупным, но тебя интересовало и кое-что другое. Выискав черты, полученные по материнской линии, и изучив их, ты попыталась затем представить себе лицо мужчины, давшего тебе жизнь. Вот об этом-то твоя мама и ее подруги и не подумали — рано или поздно придет день, когда ребенок, посмотрев в зеркало, поймет, что в нем живет кто-то еще, и захочет узнать об этом человеке все.

Илария была убеждена, что генетика в жизни отдельного человека не имеет никакого значения. Для нее важными представлялись воспитание, среда, обстановка, в которой рос человек. Я не разделяла такое мнение, для меня одинаково важными были только два фактора: наполовину среда, наполовину то, что мы несем в своей душе с самого рождения.

Пока ты не начала ходить в школу, у меня не было с тобой никаких проблем. Ты никогда не спрашивала про отца, а я воздерживалась от разговоров о нем. Но уже в начальных классах из-за твоих подружек и этих дурацких сочинений, какие задают учительницы, ты вдруг обнаружила, что в твоей привычной жизни чего-то недостает.

В твоем классе оказалось, разумеется, немало детей, чьи родители разошлись и проживали отдельно, но не было ни одного ребенка, кто находился бы в столь полном неведении об отце, как ты. Но могла ли я объяснить тебе, шести- или семилетней девочке, что сотворила твоя мама? К тому же я и сама по-настоящему ничего не знала, кроме того, что ты была зачата в Турции. И, придумывая мало-мальски правдоподобную историю, я использовала единственную имевшуюся у меня информацию — название страны, где тебе дана была жизнь.

Я купила книгу восточных сказок и по вечерам читала тебе их. Они помогли мне придумать сказку специально для тебя, еще помнишь ее? Твоя мама родилась принцессой, а твой отец — принцем Полумесяца. Как все настоящие принцы и принцессы, они любили друг друга так, что готовы были умереть один за другого. Такой любви, однако, при дворе многие завидовали. И больше всех Главный Визирь, могущественный и злой человек. Именно он задумал зверски заколдовать принцессу и ребенка, которого она должна была родить. К счастью, принца предупредил его верный слуга, и тогда твоя мама, переодевшись крестьянкой, покинула ночью замок и убежала сюда, в наш город, где ты и появилась на свет.

«Выходит, я дочь принца?» — с сияющими глазами спрашивала ты меня. «Конечно, — отвечала я, — но только это очень большая тайна — секрет, о котором ты не должна говорить никому». Чего я надеялась достичь, прибегая к такой смешной лжи? Ничего. Хотела лишь подарить тебе еще несколько спокойных лет. Я понимала, что настанет день, когда ты перестанешь верить в мою глупую сказку. Знала также, что в тот же день, очень возможно, ты возненавидишь меня. И все же не могла не предложить тебе эту сказку. Даже собрав все остатки своего мужества, я так и не решилась сказать тебе: «Мне неизвестно, кто твой отец, наверное, этого не знала даже твоя мама».

Это были годы сексуальной революции. Секс стали считать нормальной функцией человеческого организма. Заниматься сексом разрешалось всякий раз, как только появится желание, и всякий раз с кем угодно — сегодня с одним человеком, завтра с другим. Я видела, как у твоей матери менялись десятки молодых людей, но не помню, чтобы хоть один оставался с нею дольше месяца.

Подобное сексуальное непостоянство было мучительным для неуравновешенной психики Иларии. Хотя я никогда ничего не запрещала ей, ни в малейшей степени не критиковала ее поступки, меня немало обеспокоила такая неожиданная свобода ее поведения. Не столько легкость отношений удивляла меня, сколько оскудение чувств. Когда не стало никаких запретов, когда пропала уникальность личности, ничего не осталось и от чувства. Илария и ее подруги, казалось мне, были похожи на гостей, пришедших на банкет с сильным насморком; из вежливости они ели все, что им предлагали, но вовсе не ощущали никакой разницы: морковь, жаркое и безе — все было для них одинаковым на вкус.