Дела семейные - Рохинтон Мистри

Теперь каждое появление Люси напоминало ему, как необорима была его потребность видеть ее тогда и не мог сопротивляться ее взгляду более нескольких минут. Понимая всю непозволительность того, что делает, он спускался к ней.

Его реакция приводила Ясмин в недоумение. Она настойчиво повторяла, что, потакая потерявшей рассудок женщине, он только вредит ей. Долготерпение Ясмин терзало его, и их разговоры на эту тему приобретали неприятный привкус. Странно, говорила она, что профессор английского не в состоянии просто и ясно сформулировать свою мысль — или, может быть, ему нравится каждый вечер обмениваться томными взглядами с несчастной женщиной?

В то утро, когда исчезла его одежда, негодование понемногу уступило место чувству облегчения. Своим поступком жена показала ему всю абсурдность сложившейся ситуации; и дала ему время обдумать происходящее.

Он позвонил в колледж, сообщил, что нездоров, и отменил лекции. Дождавшись полудня, еще раз попросил жену дать ему одеться.

— Нет, — ответила Ясмин. — Получишь свою одежду к ужину.

— Ты что, хочешь, чтобы я обедал нагишом?

— Мне все равно.

За стол он сел, обмотанный влажным полотенцем, и молча съел омлет. Больше он к жене не обращался и остаток дня провел в постели с книгой.

В половине седьмого появилась Люси. Он подошел к окну, и они встретились взглядами. Постояв, он отошел в сторону и взялся за книгу. Через минуту захлопнул книгу и пошел к Ясмин.

— Я все понял, — заверил он жену, — обещаю, сегодня — последний раз. Я ей скажу, что больше не спущусь, даже если она сутки простоит под окнами.

Ясмин ответила, что насчет последнего раза она уже слышала, поэтому и решила действовать сама. И делает она это ради блага их всех.

В семь он неодетый двинулся к двери. Открыл, сделал шаг на площадку. Дети наблюдали за ним с недоверчивым удивлением. Он видел, как Куми хихикнула и зашептала брату на ухо.

— Шагай, если хватит пороху, — чуть улыбнулась Ясмин. — Одежду я тебе не дам.

— Раз тебе так хочется…

Он начал спускаться по ступенькам. Ясмин побежала за ним.

— Ты что, окончательно спятил? Я знаю, до меня тебе дела нет, но что люди скажут? О детях ты подумал? О маленькой?

Он сосредоточенно спускался по лестнице. Вышел на улицу. Перешел через дорогу. Остановился рядом с Люси. Не здороваясь, сказал, что это их последняя встреча. Он не намерен помогать ей губить свою жизнь. Отныне он будет держаться подальше от нее. Но, произнося слова о необходимости самоуважения и достоинства, он понимал, что говорит банальности, которые не убеждают ни ее, ни его.

Люси подождала окончания речи и сказала:

— Мне нравится твой наряд, Нари.

Он невольно улыбнулся.

Ее глаза заискрились, и она сделала движение, будто собираясь сорвать полотенце. Он отскочил.

Люси посмеялась его испугу и протянула ему руку. Он взял ее. Она крепко сжала его ладонь в своей.

Она безобразно ведет себя, продолжал он, хватит слоняться под его окнами. Да, своим стоянием под окном она напомнила ему о прошлом, но это не может тянуться бесконечно, это абсурд. Он повторил, что это последний раз, больше он не спустится к ней. На сей раз это будет так.

Люси слушала в молчании, лаская его руку.

Он замолчал. Осторожно высвободил руку.

— Прощай, Люси. Счастья тебе.

Он пошел обратно. Из окон первого этажа дети кричали ему:

— Эй, нарьял-панивала! Почем нарьял-пани, почем кокосовое молоко?

Он кивнул в ответ на их дразнилку — его полотенце и впрямь было похоже на короткое лунги, которое обматывали вокруг бедер продавцы кокосового молока на пляже. Дома Ясмин бросила ему ключи от шкафа.

— Прости меня, — сказал он. — У меня не было выбора. Но теперь — все.

— Да, — тихо ответила она, — теперь все.

Джал и Куми, сидевшие рядом с матерью, злобно таращились на него.

В тот день они четыре раза усаживали его на стульчак и вымотались вконец. К вечеру Нариман погрузился в неспокойный сон, а они, радуясь передышке, уселись на балконе. Зажглись уличные огни. Джал сказал, что уже не молод и такие нагрузки ему не по силам.

— Моя грыжа и аппендикс и бог знает что еще есть внизу, этого просто не выдержат.

— А как насчет меня? У меня всю спину разломило.

— Думаю, это большая ошибка с твоей стороны.

— Что?

— Стульчак. С судном было бы намного легче.

— Глупости. Мы одно неправильно сделали. Не надо было оставлять мочу в горшке.

За день комната Наримана пропахла мочой. После четвертого раза Куми, зажимая нос, отнесла горшок в клозет, опорожнила его, ополоснула водой и поставила в стульчак.

На балконе они не засиделись. Подошло время ужина. Они подложили еще одну подушку Нариману под спину, чтобы он мог сесть в постели.

— Слишком высоко, — пожаловался он, и Джал убрал подушку.

Нариман не решился сказать, что теперь слишком низко. Он почти ничего не съел — хотелось поскорее снова лечь.

— Тебе не нравится?

— Очень вкусно, спасибо.

Куми поставила тазик на грудь Наримана, Джал стоял наготове с водой и мылом. Нариман пополоскал рот и горло, высморкался. По воде поплыли сгустки слизи; Куми отвернулась, придерживая рукой тазик. Мелкие брызги попали ей на пальцы.

— Господи! — отпрянула она.

Джал отложил мыло, поставил кувшин с водой и взялся за тазик. Куми побежала мыть руки.

«Сопли цвета морской воды. Сопли, забивающие нос», — подумал Нариман.

— Ты что-то сказал? — спросил Джал.

— Ничего.

«Точнее, нефритового цвета», — думал Нариман.

Готовясь лечь спать, Джал поставил на ночной столик Наримана медную сковородку и положил рядом ложку.

— Если что-нибудь понадобится, постучи. Мы проснемся.

Джал стукнул ложкой о сковороду для демонстрации, и Куми зажала уши.

— Хуже молотка Эдуля Мунши, — сказала она. — Весь дом сбежится к твоей кровати.

Слабая попытка развеселить Наримана провалилась, как и все предыдущие. Зато — как по сигналу — в нижней квартире застучал молоток.

— Ни стыда, ни совести! — взвилась Куми. — Больному человеку не даст отдохнуть!

— Я забыл про зубы, — сказал Нариман, выталкивая языком вставную челюсть.