У Ромео нет сердца - Лена Петсон

— Здравствуйте!

— Ну, как ты?

Это жесткое «ты» заставляет меня вздрогнуть. Не то чтобы оно как-то задевает меня, нет, — просто оно так резко контрастирует с ее образом, что на секунду мне кажется, будто вместо великосветской львицы передо мной стоит обычная тетка, тыкающая малознакомой девочке. Вблизи ее взгляд кажется еще более высокомерным и презрительным. Наверное, я придираюсь… Она тоже оценивает меня.

— Все хорошо, — дежурно отвечаю я.

— Ты была сегодня просто неотразима! — говорит она.

Что означает это выражение лица, это восхищение моими несуществующими успехами? Я смотрю, как она держит сумочку, которая стоит чуть меньше нашей квартиры, как нервно растопырены ее ухоженные пальцы, — и пытаюсь понять, может ли он ее любить… Интересно, как они делают это, как шепчут друг другу слова любви, как выглядят, когда вместе просыпаются…

— Спасибо. А вы тут как оказались? — спрашиваю я, решив, что ее «ты» дает мне право на любопытство.

— А ты разве не знаешь?

О, если бы знала — я не задавала бы подобных вопросов. С великодушным видом спустя пару секунд она продолжает:

— Я продюсер фильма.

— Да? А я думала, что вы с мужем как-то связаны с благотворительностью…

— Мужа у меня давно нет, он умер, — говорит она с напускной грустью. — Он был известным врачом, владельцем сети клиник, и занимался благотворительностью.

— Понятно.

— Я вот что думаю… — Ирина подходит ко мне еще ближе и окидывает с ног до головы пристальным взглядом. — Может, нам сделать из вас с Марком пару…

— То есть? — первые пару секунд я действительно не понимаю, что за ерунду она несет.

— Вы будете хорошо смотреться вместе, и это поможет продвижению фильма, — поясняет она. — Впрочем, это не коридорный разговор. Надо подумать.

По дороге домой я думаю о том, как нагло обманываю окружающих. Моя кажущаяся покорность убеждает их, что я сыграю свою роль на ура — буду вращаться среди нужных людей, говорить правильные слова и безропотно делать все, что потребует от меня слава. Но уже сейчас, когда съемки фильма в разгаре, а до его выхода — еще немало времени, мои честолюбивые планы вышли за рамки приличия…

Час спустя я иду по набережной и все еще думаю о том, что падаю слишком стремительно. Я уже совсем не уверена, что моя ложь неочевидна. Да, мне не пришлось говорить неправду — я просто преподнесла все в той обертке, которую давным-давно придумали за меня. Однако бог с ней, с ложью, облеченной в слова… Что делать с ощущением собственной никчемности от того, что я вру даже себе?

В кармане вибрирует телефон. Я с трудом достаю его замерзшими руками, вижу на экране неизвестный номер. Неужели!

— И как тебе сейчас, стыдно?

— Простите, что? — не знаю, почему, но я вновь говорю с ним на «вы».

— Иногда ложь вроде бы и не выглядит ложью, правда? — говорит он вкрадчиво.

Есть вещи, которые я никогда не была готова с кем-либо обсуждать, — это мои личные качества и мотивы моих поступков. Даже самой себе еще пару минут назад я запрещала размышлять об этом, и вот — он озвучивает мысли, с которыми я беспощадно борюсь. От удивления не могу произнести ни слова…

— Правда ведь?

— Кто ты? Моя совесть, да? С чего ты взял, что вообще можешь мне звонить и уж тем более говорить подобное! — только договорив, я отмечаю, что вновь перешла на «ты» и повысила голос, еще чуть-чуть, и мой тон приблизится к ультразвуку. — Не звони мне больше. Ни в качестве принца, ни в каком-нибудь другом. Не звони.

Выключив телефон, я поднимаю с дороги камень и бросаю его на лед замерзшей реки. Только что он был у меня в руках, и вот его нет. Только что моя совесть разговаривала со мной, и вот вновь тишина. Прежде я никогда не испытывала ничего подобного: только что кто-то затронул чувствительную струнку глубоко внутри меня, куда я никого не пускала.

Я кладу телефон в сумку и резко прибавляю шагу: иду быстро-быстро, стараясь не думать о произошедшем. Так я убегаю от совести. Завтра я буду жить иначе и сделаю все, чтобы оправдать свою ложь, — стану лучшей на свете Джульеттой, лучше всех сыграю любовь. Всеобщие усилия, скандалы, пиар — ничего не пройдет даром. Я буду лучшей, меня ждет успех, а пока — я еще прибавляю шагу. И бегу, бегу…

* * *

Я просыпаюсь, когда уже темно. Димка стучит чем-то за стенкой. На столе вибрирует телефон: звонит Маринка. Неугомонная.

— Ну, ты чего? Дрыхнешь, что ли? Я уже стою под окном, еле припарковалась. Подниматься не буду, жду здесь!

— Эээ… разве мы о чем-то договаривались?

Монотонные гудки не дают мне продолжить. Нет ничего удивительного в том, что мои желания и нежелания все еще принадлежат подруге, — с этим я давно смирилась. Однако сейчас обида переполняет меня потому, что после всей этой истории с Димкой Маринка будто вычеркнула его из своей жизни. Он стучит за стеной, влюбленный и одинокий; и мне досадно, не столько за него, сколько за себя, — что я не могу ей об этом ничего сказать. Меня тошнит от собственного двуличия…

Она встречает меня у подъезда. Улыбается, как светская львица, ждущая аплодисментов. Я хочу передать ей привет от Димки, а от себя добавить, что она слишком жестока. Открываю рот, но Маринка опережает меня, и я тотчас утопаю в ее словесном потоке: она говорит без умолку и явно не собирается думать ни о чем, кроме клуба.

— Едем! — моя беспечная подружка стремительно садится в машину.

— Куда? — говорю я, плюхаясь рядом.

— Туда!

Вот такое боевое начало… однако уже через пару минут в автомобиле царит тишина. Маринка словно почувствовала, что нам нужна передышка. Я вздыхаю с облегчением, и на какое-то время мне становится комфортно… Отдохнув от Маринкиных эмоций и ее бешеного темпа, я спрашиваю:

— Мы одни едем?

— Как видишь, — Маринка становится в позу.

Демонстративно оглядываюсь на заднее сиденье, словно на самом деле хочу там кого-то увидеть. Зачем я это делаю? Сама не знаю. Теперь мне недостаточно просто отвечать на вопросы. Прежде чем удостоить кого-то ответом, я должна покривляться, например, как сейчас, — сделать вид, что я чего-то не поняла…

— Да вроде, кроме нас, никого, — ерничаю я.

— Если ты на Кирилла намекала, то нет, его с нами не будет.

— Поругались?

— Не то чтобы поругались… Просто, знаешь, мутный он какой-то. Говорит одно, думает другое, делает третье. На ток-шоу этом явно переиграл, только все испортил нам.

Наверное, Маринка права насчет Кирилла. Хорошо еще, что она не знает о той худой девице, курящей, как паровоз. При всей своей внешней самоуверенности на самом деле она очень ранима. Но — удивительная штука — Маринка обвиняет своего парня в том, в чем сама является чемпионом. Из всех моих знакомых она — лучшая в искусстве притворяться. Может быть доброй, щедрой, заботливой, когда это выгодно, но не может быть терпеливой к чужим недостаткам…