Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были - Виталий Иванович Зюзин

к Боровицким воротам мимо Кремлевского дворца. А из него нежданно-негаданно стали выходить вожди. Саша пропустил стариков. Брежнев, выйдя, аж остановился и оторопело уставился на стоявшего в двух шагах волосатого индейца. А индеец ему на чисто русском: «Здравствуйте, Леонид Ильич!» В ответ: «Здравствуйте», и в машину… Без последствий обошлось. Такие патриархальные были времена…

Концерт Лозы в Политехническом

Раз как-то сидим (рассказ про осень – весну 1985–1986 годов), скучаем в большом собрании в «Чайнике», не знаем, чем заняться. Вдруг вбегает какой-то волосатый и с воплем «Спасите!» просит нас всех идти срочно в Политехнический музей, а то там он не может петь. Никодим сразу признал Юрия Лозу, и все охотно пошли его на дармовщинку послушать. Входим в зал, битком набитый молодыми людьми в костюмах, галстуках и всяких диковинных комсюковских значках, и проходим на первые два ряда, специально для нас освобожденные. Я думаю, что полный состав ЦК ВЛКСМ и руководство «Березы» впервые воочию столкнулись с вражеской Системой в таком количестве и должны были ее мирно терпеть в течение полутора часов прямо у себя под носом. А когда Лоза затянул по третьему разу свой «Плот», волосатые не выдержали и стали в темноте зала вытягивать вверх зажженные зажигалки и спички. Сверху кубарем скатились рядовые березовцы и чуть не собственными пальцами стали тушить огни. А на какую-то песню о мире без войны мы вообще встали и стали громко подпевать, опять-таки пытаясь зажечь огоньки… Так мы разбавили собой то событие, о котором комсюки дома бы горделиво говорили, что они самого Лозу слушали на спецконцерте…

«Чайник» был прекрасен, еще более удобен местоположением и счастлив своим мирным, нескандальным существованием. В «Туристе» то и дело происходили пьяные стычки, а сюда никто из алконавтов типа Алексея Шмелькова не совался. А те, кто приходил, просто преображались. Кстати, и тут Федор Щелковский любил в соседней подворотне угостить «Агдамом», но это было совсем другое дело. Как-то при большом скоплении безденежных и голодных людей, которые даже на чай не могли наскрести, появился Майкл Крэзи, который просто выручил всех, высыпав на кассу всю свою инвалидную пенсию в 30 рублей и заказав всем чая, варенья, хлеба и прочего. Невиданной щедрости поступок, учитывая, что жил он чрезвычайно трудно и никто ему, кажется, не возвратил и части этих денег. Впрочем, он и не рассчитывал, сказав, что все равно их продринчит и проторчит.

Леша Шмельков с женой Мариной

Позже и это милое место переоборудовали в пролетарский жестокий стояк, как ранее «Турист», чтобы нам стало менее удобно.

Московские культурные и политические тусовки в нашей среде

Все шло своим чередом. Много новых людей. Гораздо большая свобода, чем раньше. Всему этому дали импульс фестиваль и послефестивальные тусовки, своей смелостью и напористостью опережавшие «мороприятия» против нас и сплачивавшие новых и старых хиппарей.

Майкл Крэзи с подругой

Например, с человеком, прозвище которого само за себя говорит, Вандерфулей[21], или просто Фулей, блаженным умницей и стародавним тусовщиком, я познакомился у Клары Голицыной еще в дофестивальные времена. Но видел его еще, возможно, у лианозовцев. То ли художник, то ли поэт, то ли просто святой и нищий, вхожий во многие дома и сообщества, везде был как свеча или живая благость. Говорят, жив до сих пор.

С Колей Храмовым меня знакомили прямо как с Чернышевским, только вышедшим из застенков, на станции метро «Коломенская».

Вечно возбужденный, спонтанный, он, однако, играл временами в Шерлока Холмса, с трубкой во рту и с усилием подавляя на минуту-две порывы вскочить, говорить и бежать куда-нибудь. Его и Сашу Рулевого (Рубченко, сына, между прочим, полковника КГБ) все остерегались, что-то на них наговаривали, типа того, что они провокаторы и политиканы. И вообще, самые главные доверисты. Группа «Доверие»[22] почему-то тогда доверием не пользовалась в хипповой среде, несмотря на декларируемый путь к сближению с Америкой, которую все и тогда, и сейчас в развивающихся и загнивающих странах многие почитали, как самую передовую страну. А уж мы, волосатые, всегда вообще брали пример с американских хиппи, зачитывались книжками (кто мог достать и знал язык) о них и о битниках (сейчас-то я думаю, что американские хиппи тоже не много сами написали из-за своей лени…) и рассматривали те редкие фото оттуда, которые до нас доходили в скупой советской печати. То в журнале «Ровесник» что-то проскочит, то в «Комсомолке», то в буклетике с пластинками «Меридиан», то в «Вокруг света», так как в проталкиваемом совком по всему миру пацифистском движении именно волосатые-полосатые играли не последнюю роль своей численностью. Еще у многих валялись стопки пропагандистских журналов «Америка» и «Англия» (последние намного реже), где были статьи про Вудсток, рок-революцию, студенческие тусовки, кино и театр, контркультуру, психоделики, коммуны в Калифорнии и вообще молодежную свободу. Даже свободные посещения лекций студентами, спокойные переходы с одной специальности на другую, из одного университета в другой и запросто получаемые отпуска для размышления без потери места в учебном заведении были для нас шоком, не говоря про сельскохозяйственные и городские коммуны таких сумасшедших

Вандерфуля

Да, Запад, Америка… «Человек, человеческий детеныш… Я встану на его защиту!»[23] Тогда мы все вставали на защиту других ценностей, отличных от официально декларируемых коммуняками, а в жизни ими же первыми презираемых. Мало того, что лет с 13 все повально слушали очень шумную западную свободную музыку, названную роком, так еще и Воннегутов с Гессе позже почитывали, не говоря об отечественных Стругацких. А фильмы, по-моему, за исключением Тарковского, вообще смотрели только западные. Ну еще «Ежика в тумане» и «Сказку сказок»… Ходили и на «Чучело», и на «Покаяние»[24], а мне посчастливилось в мои дохипповые времена смотреть лучшие спектакли лучших театров того времени – Ленкома, Таганки, студии Беляковича на Юго-Западе и МХАТа на Тверском, которые, без сомнения, было лучшими культурными событиями и достижениями официального театра и хоть сколько-нибудь терпимого властями гуманизма, явления совершенно западного. Попадал я туда в основном благодаря моему однокласснику Вадику Когану и нехватке рабочих сцены в московских театрах, из-за чего им приходилось заключать с институтами договора на оказание помощи студентами.

Как-то Маша с Пессимистом позвали на день рождения к себе. Вернее, не к себе, на «Автозаводскую», а в обширную квартиру Машиного семейства – бабушек и дедушек на «Соколе». Компания «благородных», образованных и интеллектуальных хиппи просто радовала глаз и ухо.

Обоняние мое, правда, так и не приучилось к запаху косяка, который курили у себя в комнате мои ровесники, а по хипповым меркам олда, хипповавшая со времени окончания школы. Там была, как я ее назвал, «архитектурная тусовка» – Вася, два Федора, очень красивая Арина, Олег Пудель, Стас Миловидов (вот уж фамилия кому точно соответствовала, хотя и остальные их друзья были так же милы и умны!), Саша Иванов, нудный Андрей Дубровский, Синоптик и энциклопедист Сережа Терещенко, который впоследствии открыл свое издательство, а потом, уже во времена благоденствия и свободы 90-х, внезапно повесился. Компания по багажу знаний, хипповому опыту и вообще общей культуре превосходила не только меня, но и всю уличную на тот момент компанию, вместе взятую. Это были, во-первых, люди с высшим гуманитарным, архитектурным в основном, образованием, подкрепленным постоянным чтением самых развивающих книг и правильным общением, а во-вторых, те, кто начал тусоваться в гораздо более продвинутые времена и имел привычку интеллектуального соревнования. Тогда хиппи были как будто и начитаннее, и воспитаннее, и вообще, наверное, в большинстве из хороших семей, проживавших недалеко от Стрита. Единственное, что было у нас общего, – это возраст. Я затусовался тогда, когда они уже оттусовались, но сохраняли еще долго длинные, большими трудами отращенные волосы. К тому времени они стали домашними хиппи, а я еще был уличным тусовщиком, хоть и не красноштанного и багириного типов, но не совсем им неровня. То, что я на тот момент узнавал, они уже начинали забывать.