Военный врач. Хирургия на линии фронта - Дэвид Нотт

– Разрежь брюшину вот здесь, – сказал он, ткнув в нужное место длинными щипцами. – Сдави мочевой пузырь. Теперь бери скальпель и режь матку.

Нижний сегмент матки состоит из растянутых маточных мышц и верхней части шейки матки. Как правило, ткани здесь не такие упругие, и крови при разрезе выделяется гораздо меньше, чем в остальной части матки, где преобладают мышечные ткани, а кровоснабжение к концу срока достигает шестисот миллилитров в минуту.

– Режь, режь! Давай, режь!

Я разрезал матку, и мое сердце подпрыгнуло, когда оттуда хлынула кровь вперемешку с околоплодными водами. Операционная медсестра убрала ретрактор, и я просунул правую руку внутрь, нащупав голову ребенка.

– Сгибай его, сгибай! – закричал Юка.

«Что он имеет в виду?» – подумал я, но момент был не самым подходящим, чтобы переспросить. Вдруг голова вышла наружу, а вслед за ней показалось и плечо. Сунув пальцы ребенку под мышки, я резким движением достал его.

Я стоял словно завороженный. Это было нечто невероятное. Мое сердце неистово колотилось от волнения и трепета, и я даже забыл пережать пуповину, вместо этого пытаясь показать новорожденного матери. Операционная медсестра пережала и перерезала пуповину вместо меня, и мы стали ждать, пока из сокращающейся матки выйдет плацента.

– Хорошо, теперь зашивай, – сказал Юка, развернувшись и направившись к выходу. – Теперь тебе не придется меня вызывать! – уходя, крикнул он через плечо.

Это была невероятная операция. Одну жизнь я помог создать, а другую – сохранить. Дома, в Лондоне, я никогда не смог бы этого сделать, но здесь, в Кабуле, был наделен соответствующими полномочиями и в течение оставшихся нескольких недель провел каждое кесарево сечение.

Захватив власть в свои руки, талибы[27] переименовали страну в Исламский Эмират Афганистан и ввели в ней строгие законы шариата[28]. Вернувшись сюда в начале 2001 года, на этот раз для работы на духовной родине Талибана[29], в Кандагаре, я смог воочию увидеть последствия случившегося для страны и ее жителей.

Образование было под запретом, не считая изучения Корана, а безобидные развлечения, такие как запуск воздушных змеев или игра на музыкальных инструментах, тоже были строго запрещены – считалось, что они отвлекали детей от изучения ислама. Женщины должны были с головы до ног закутываться в паранджу небесно-голубого цвета с вязаной сеткой, закрывавшей даже глаза, а мужчинам не разрешалось брить бороды.

В больнице Мирвайс, где я работал, было пять палат: три для мужчин и две для женщин. Мужчинам и детям не разрешалось навещать жен и матерей, как бы больны те ни были. Даже умирать им приходилось в одиночестве. Единственными мужчинами, допускавшимися в палаты, были хирурги, среди которых было семеро местных афганцев и один волонтер из МККК. Однажды во время обхода палат одна из медсестер-волонтеров повела меня к пациенту. За нами следовали несколько местных медсестер, облаченных в паранджи. Мы стояли у кровати больного, как вдруг одна из них толкнула меня. Посмотрев вниз, я увидел, что она приподняла подол своей паранджи, продемонстрировав мне лодыжку. На ней были колготки в сеточку, возможно даже чулки. Не думаю, что она сделала это из симпатии ко мне – скорее всего, это просто был знак протеста против ужасного талибского[30] режима.

Из комнаты на первом этаже здания, где нас разместили в рамках миссии, было видно больницу Мирвайс. Менее чем в миле виднелось еще одно заметное здание – большой комплекс, примечательный оградой из мешков с песком и усиленной охраной. Мне оставалось только гадать, для чего он нужен. Однажды ночью мы все проснулись от мощного взрыва неподалеку. Я бросился с кровати на пол, чтобы укрыться. В комнату забежал охранник, чтобы проверить, все ли со мной в порядке, но больше взрывов не последовало. Утром я узнал, что это взорвалась крылатая ракета, которая должна была уничтожить тот самый комплекс, что было видно вдалеке. Дом по-прежнему стоял на месте – ракета промахнулась. Кто-то в больнице сказал, что тот дом был резиденцией лидера «Аль-Каиды»[31] Усамы бен Ладена, который в то время жил в Кандагаре. Я лечил его жену от фиброза, а хирург МККК, который был до меня, лечил от камней в почках самого бен Ладена. Как оказалось, он должен был вернуться в больницу для обследования, но на прием ко мне так и не пришел. Немного странное чувство – оглядываться назад на то время, когда мои пути чуть не пересеклись с человеком, который считаные месяцы спустя учинит столь немыслимые разрушения с последующими хаосом и военными конфликтами. «Если бы я только знал», – шутил я потом. Конечно же, я не знал, да и в любом случае ничего не смог бы поделать.

Мы были вынуждены оперировать пациентов только с его разрешения – он следил, чтобы мы не нарушили строгих религиозных правил, навязанных новым режимом. Простым взмахом руки он мог дать добро на спасительную операцию или обречь пациента на верную смерть.

У нас были одновременно задействованы четыре операционных стола, и меня неизменно поражало мужество поступавших к нам афганских детей. Если им предстояла плановая операция, они заходили, держа за руку отца, зачастую становясь невольными свидетелями других операций, а то и вовсе видели неприглядные детали чужой анатомии либо лежащие в контейнерах части тела. С невозмутимым видом они просто проходили мимо и спокойно ложились на операционный стол.

Родильное отделение находилось внизу. Им заправляла акушерка-волонтер вместе с несколькими местными медсестрами, которых она научила принимать обычные роды. Однажды, когда я оперировал, она прибежала ко мне наверх и сказала, что они успешно приняли роды, но у матери открылось сильнейшее кровотечение и им никак не удавалось его остановить. Пока они пытались извлечь плаценту, та порвалась, и у пациентки начал стремительно развиваться шок – она нуждалась в экстренной помощи.