Нечаянная свадьба - Елена Арсеньева

Лида, правда, никак не могла взять в толк, что такое приключилось с Протасовым, по какой причине он безмолвствует и никак не возражает против скоропалительного бракосочетания. Впрочем, кое-какие догадки ее посещали, и они казались ей вполне правдивыми. Василий Дмитриевич оказался в чужом саду, в чужой беседке посреди ночи. Зачем он туда явился? Да уж, верно, не с благой целью, и не Лиду он там поджидал, потому что никто на свете не мог знать, что она там окажется: ее привела туда цепочка совершенно безумных случайностей. Наверняка у него было там назначено свидание с Авдотьей Валерьяновной, которая, как Лида уже могла убедиться, была беспутна и сластолюбива до совершенно непристойной степени и ни единого мужчины не пропускала. Можно было не сомневаться, что Протасов не впервые приезжал к ней на тайные свидания, и вряд ли Иона Петрович об этом не знал. Не в силах сладить с безудержным распутством жены, он с этим смирился (Лида помнила, с каким равнодушием, а вернее, как покорно, даже обреченно наблюдал он в окно за «родственными» объятиями жены и Протасова!), однако не до такой степени, чтобы не воспользоваться первым же удобным случаем и не пресечь это. Как и почему оказался дядюшка в саду той ночью, Лида не знала, да и знать не хотела. Главное, что он повернул позорные обстоятельства в свою пользу – и в пользу доверенной ему племянницы.

Почему он так поспешил сбыть ее с рук? Ради своей собственной пользы или ради самой Лиды?

Неведомо…

Точно так же были непонятны ей собственные чувства. От всего свершившегося она не то чтобы отупела, а как бы духовно остолбенела и даже не пыталась разобраться в своих мыслях и размышлениях.

Старый лакей уже стоял с факелом на крыльце. Рядом позвякивала бубенцами тройка; кони рыли копытами землю, воротили шеи, сверкая глазами и скаля зубы: рвались вскачь, однако их сдерживал сидящий на козлах Касьян.

Увидев его, Лида споткнулась и чуть не упала. Протасов, доселе молчаливо и словно бы безучастно шедший рядом, успел ее поддержать.

Она покосилась на Василия Дмитриевича, не осмеливаясь взглянуть открыто. Свет факела плясал на его лице, придавая резким чертам вовсе уж разбойничью дикость, лицо же Касьяна выглядело кошмарно свирепым.

– Нет, нет… – застонала было Лида, охваченная жутким страхом перед этим чернобородым мужиком, однако ковылявший рядом Иона Петрович вцепился в ее плечо, с неожиданной силой заставил наклониться к себе и прошипел, почти не размыкая губ:

– Не ерепенься, глупая! Посчастливилось тебе, так держись за свое счастье, не выпускай из рук!

Лида обреченно села в повозку. Дядюшка, поддерживаемый Протасовым и лакеем, оказался рядом, швырнув Лиде на колени совершенно забытую ею шаль; на облучке рядом с Касьяном притулилась Феоктиста – по-прежнему с вытаращенными глазами, одной рукой прижимавшая к себе сверток, в котором находились необходимые для венчания принадлежности.

Авдотья Валерьяновна так и не появилась, даже в окошко не выглянула; впрочем, Лиде прощанье с ней было нужно меньше всего.

– Позволительно ли будет мне ехать верхом? – раздался вдруг голос Протасова. Это были первые слова, которые услышала от него Лида за ночь.

– Нет! – непримиримо свел брови Иона Петрович. – С нами поедешь! А Эклипса твоего сзади привяжут.

Он отдал приказ конюху, тот поспешно повиновался и привязал к задку повозки великолепного гнедого, а может, вороного (в ночи было не разобрать) жеребца. Это его, как поняла Лида, и звали Эклипсом – в честь того знаменитого скакуна, на котором в 1814 году государь Александр Павлович въехал в Париж через ворота Сен-Мартен и который был подарен ему Наполеоном в 1807 году – в честь заключения Тильзитского мира… Правда, тот Эклипс, как всем известно, был белоснежным.

Василий Дмитриевич сел с другой стороны от Лиды. Чувствуя исходивший от него жар – уж наверное был он возмущен до крайности! – Лида отодвинулась и прижалась к Ионе Петровичу, который приобнял ее одной рукой и едва слышно шепнул в самое ухо:

– Терпи! Для твоего же блага! – и тут же, едва отвернувшись, вскричал так громко, что у Лиды заложило уши: – Погоняй, Касьян!

Тройка взяла с места, да так стремительно, что седоков откинуло назад и вдавило в спинку сиденья.

В минуту господский дом и подъездная аллея остались позади – тройка очутилась на проселочной дороге. Касьян круто поворотил, встал на козлах, закрутил над головой кнут да взвизгнул разбойничьим посвистом.

Феоктиста завизжала было со страху, однако тут же смолкла, словно подавилась, и коренной пошел, пошел вымахивать копытами с такой силой, что топот их доносился до Лиды как солирующая партия барабана в оркестре, отчетливо выделяясь меж несколько менее яростным перебором прочих ударных – копыт пристяжных.

«А ведь ничто не мешает Касьяну сейчас заворотить тройку так, что мы все вылетим вон и расшибемся насмерть, – мелькнула ужасная мысль. – Кто знает, какой приказ получил он от Авдотьи Валерьяновны?!»

Но тотчас Лида подумала, что вряд ли Авдотья Валерьяновна хочет гибели Протасова, за которого она, конечно, мечтала бы выйти замуж, если бы овдовела; да и Касьяну, небось, жизнь дорога, а устроить такой аксидан[49] без того, чтобы и самому шею не сломать, не смог бы никакой, даже самый умелый кучер!

На душе стало чуть легче.

Спящие леса, пронизанные кое-где лунным светом, летели мимо с невиданной, невообразимой быстротой, сливаясь в одну черную полосу, словно бы подернутую бело-голубоватой дымкой.

Касьян изредка приподнимался и горячил коней диким визгом и посвистом, тройка неслась с невероятной быстротой, и вот уже чуть в стороне завиднелись освещенные луной домики небольшого села, на окраине которого притулилась небольшая церковка, а рядом – погост, смыкавшийся с березовой рощей, стволы которой призрачно, пугающе белели в темноте.

Ворота были распахнуты и подперты колами для надежности, тройка влетела в них, и Касьян не без труда осадил коней у самого крыльца.

Выбежал седенький попик в простой черной рясе, даже без ризы; только епитрахиль[50] сверкала серебряным шитьем, и это было единственной данью грядущему торжеству.

– Ох, погубите вы меня, Иона Петрович, благодетель! – пробормотал он, низко кланяясь и помогая Карамзину выйти.

– Ништо, отец Епифаний, все там будем, да ведь за мной и впредь не постоит, – дружески усмехнулся тот, опираясь на его руку. – Не медли, батюшка, совсем скоро заутреет, а молодые наши должны оказаться в Протасовке до света.

– В Протасовке?! – изумленно повторил отец Епифаний и воззрился на Василия Дмитриевича и Лиду, словно только сейчас заметил жениха и невесту, и приоткрыл было рот, чтобы что-то сказать, однако Протасов только шевельнулся – и скромный попик, приняв у Феоктисты сверток, попятился обратно в храм, бормоча: – Грядите, чада, грядите!