Сын аккордеониста - Бернардо Ачага

С балкона, на котором мы стояли, были видны груды досок и цеха «Древесины Обабы», а также большая часть городка и окружавшие его горы. У склона одной из гор было белое пятно: гостиница «Аляска». «Не верится, что Мартин такой пошлый, – сказал Хосеба. – Как это у Женевьевы может быть такой сын?» Женевьевой, матерью Мартина и Терезы, все в городке восхищались из-за ее французского происхождения и особенно из-за того, что у нее были русские предки. «Я больше не собираюсь ходить в гостиницу, – сказала Сусанна. – Почему мы должны заниматься французским там? Потому что так хочется Женевьеве?» Она все еще была сердита. «Мы можем заниматься прямо здесь, на лесопильне, – сообразил Хосеба. – Особенно сейчас, пока Адриан не здоров. Если хотите, я могу поговорить с нашим преподавателем». – «По-моему, это замечательно, – сказала Сусанна. – А если Женевьева не согласится, ну так образуем другую группу».

Немного успокоившись, все замолчали. Я обратился к Сусанне: «Почему ты так разозлилась на Мартина?» Она пристально посмотрела на меня, словно задавая себе вопрос, что я делаю на этом балконе. «Мой отец в войну очень пострадал. Его единственного брата убили нацисты во время бомбардировки Герники. Он тоже был врачом». Прежде чем продолжить, она проглотила слюну: «Но Мартин, возможно, и не виноват. Мы все знаем, кем был его отец». Я перевел взгляд на склон горы, на гостиницу. «Мне жаль Терезу», – смущенно сказала Виктория. Если бы кто-нибудь в этот момент спросил ее, немка ли она по происхождению, она бы это отвергла. «Я поговорю с Терезой. Она тоже не очень-то ладит со своим братом», – пообещал Хосеба.

Было ветрено, и ольшаник, росший по берегам реки, слегка покачивался. Мы все знаем, кем был его отец. Но я не знал. И я должен был это выяснить.

Послания от Лубиса, Панчо, Убанбе и других «счастливых селян» доходили до меня трудно, мучительно пробивая себе путь под грузом каждодневной суеты; а вот послание из войны наших родителей зазвучало со всей силой с того самого момента, как я узнал о расстрелянных в Обабе. Я бы сказал, что это было похоже на громкий лай, если бы только данное слово не могло показаться оскорбительным для Сусанны и того посланца, который появился позднее: дяди Хуана.

Была третья неделя июля; не прошло еще и десяти дней со времени памятного разговора на лесопильне. Я, как обычно, позанимался французским в гостинице – план создания новой группы не удался – и вернулся в Ируайн. Войдя в дом, я услышал наверху шум, как будто Хуан передвигал мебель. Мне это показалось странным, поскольку речь шла о комнате которую занимал я, а не он. Он спал в той, что находилась рядом с кухней.

«Что ты делаешь, дядя? Собираешься переставлять мебель?» – спросил я его, когда поднялся наверх. Шкаф был сдвинут с места. «Я делаю это каждое лето, – сказал он после минутного колебания. – Мне нравится иногда заглядывать в этот тайник, посмотреть, как там». Он употребил слово gordeleku, «место, чтобы спрятаться».

В полу зияло отверстие. «Как ты полагаешь, Давид, что это такое?» – «Укромная каморка, да?» – сказал я ему. Он кивнул: «Похоже, она была устроена больше ста лет назад, еще во времена дона Карлоса». Я весь превратился во внимание. «Видишь эту крышку? – Хуан показал на кусок пола, прислоненный к стене. – Стоит только поставить ее на место, и ты исчезнешь из этого мира».

Он зажег фонарь и направил луч внутрь тайника. «Взгляни сюда. Пришло время тебе узнать кое о чем». Я увидел маленькую лестничку. А дальше, в глубине, тряпку или что-то в этом роде. «Что это там?» – спросил я. «Ты разве не видишь? Это шляпа, – сказал дядя. – Достань-ка мне ее, пожалуйста, ты половчее меня». Я поставил ногу на первую перекладину и стал спускаться.

Убежище было очень узким. Стоило мне слегка отклониться в сторону, я наталкивался плечом на стену. «Да это просто могила!» – воскликнул я. Хуан засмеялся: «Замолчи, а не то я тебя здесь запру». – «А как им потом удавалось выйти, если на крышке стоял шкаф?» – «Да никак, если только снаружи не было добрых друзей», – ответил он. «А если бы друзья подвели?» Хуан разразился сардоническим смехом: «Ну так остались бы навсегда замурованными!»

Шляпа была из серого фетра, на подкладке можно было прочесть марку: «Дж. Б. Хотсон». Маленькая этикетка свидетельствовала о продавце: Darryl Barret Store. Winnipeg . Canada . Эти названия просто вводили в шок. Ируайн был местом Лубиса, Панчо, Убанбе и других крестьян и пастухов; пространством, где витали древние способы обозначения бабочки или яблока, такие как mitxirrika или domentxa. Но Хотсон? Виннипег?

Хуан смотрел в окно. «Сколько, ты говоришь, тебе лет, Давид?» – спросил он меня. «Пятнадцать», – ответил я. «Я в пятнадцать лет брал лошадей и долгие часы проводил в горах. А твоя мать, которой еще не было и четырнадцати, без отдыха шила до полуночи. Сначала в школу, а потом бегом домой, шить. Такая у нас была жизнь с тех пор, как мы остались сиротами». Он взял шляпу и встряхнул ее, чтобы очистить от пыли. «Я не первый американец Обабы, – сказал он. – Первым был владелец этой шляпы. Мы звали его дон Педро. Ему было очень тяжело во время войны, потому что были люди, которые хотели убить его. Но я спрятал его здесь, и они не смогли его найти».

В его руках шляпа превращалась в привычный, даже какой-то родной предмет. Он вертел ее, поднимал и опускал поля, мял, расправлял. Я подумал, что на своем ранчо в Калифорнии он, наверное, всегда ходит в шляпе. «Сестра сказала мне, что ты частенько заходишь в гостиницу «Аляска». А в чем причина, Давид? Конечно, если об этом можно спрашивать».

Я вспомнил о том, что услышал от Сусанны на балконе дома Адриана, и насторожился. «Это была идея Женевьевы организовать занятия по французскому в гостинице, поэтому я туда и хожу», – сказал я. «И еще ты играешь на аккордеоне на танцах, да?» – «Отец просит, чтобы я сопровождал его». Я говорил осторожно, догадываясь, что дядя хочет сказать мне что-то особенное. «А этот, с красными глазами? Как ты с ним?»

Отец Терезы и Мартина страдал болезнью глаз, хроническим конъюнктивитом, поэтому глаза у него были всегда воспаленные. Когда я впервые еще ребенком увидел их – а это было не так-то просто: он все время скрывал их за очками темно-зеленого цвета, – я пришел домой, а там мама чистила рыбу в раковине на кухне. «У этой рыбины такие же глаза, как у отца Мартина и Терезы», – сказал я. Она поднесла указательный палец к губам: «Замолчи, Давид. Не говори так».

«Я имею в виду Берлино, – уточнил дядя. – Ты часто с ним беседуешь?» – «Я совсем с ним не говорю». Это было правдой. Если мне нужно было что-то во время танцев или уроков французского, я обращался к Женевьеве. «Меня воротит от него», – добавил я, вспомнив его красные глаза. «И меня тоже», – сказал дядя, подходя к лазу в тайник. Он слегка наклонился и бросил туда шляпу. Затем приладил доску. «Поставим шкаф?» – спросил я. «Нет, пусть стоит в этом углу. Если когда-нибудь тебе понадобится спрятаться, так легче будет проникнуть в убежище». Мама говорила, что Хуан иногда становится угрюмым. Именно таким я и увидел его в тот момент, с нахмуренным лбом и плотно сжатыми губами.