Текстоцентризм в кинокритике предвоенного СССР - Александр Гончаренко

Трауберг обобщил долгую и тщетную дискуссию о своеволии режиссера в обращении со сценарием и – с другой стороны – о роли сценариста в кинопроизводстве. Автор журнала «Пролетарское кино» еще раньше видел в кропотливой работе над сценарием залог продуктивности съемок:

Если сценарий пишется в течение года и переделывается несколько раз, об этом принято […] говорить с прискорбием […]. Предполагается […], что нормальный сценарий должен рождаться с молниеносной быстротой и в законченном совершенстве. Не пора ли бросить эти нелепые рассуждения? Ведь никто (кроме закоренелых литфронтовцев и убежденных сторонников литературного утильсырья) не станет сокрушаться […], что автор работает над романом, повестью или пьесой, например, целый год. […] Почему же у нас считаются нормальными халтурные сроки работы над сценариями? […] скорость и успешность постановки обратно пропорциональна скорости написания сценария [Волощенко 1932: 34].

Волощенко говорил о многолетней работе над сценарием Виктора Гусева и Михаила Ромма «Товар площадей», который был доработан и поставлен Иваном Пырьевым под названием «Конвейер смерти». В декабре 1931 года Гусев рассказывал о первом варианте сценария:

…положительным фактом является то, что сценарий до того, как его исказит режиссер, является моментом самостоятельного обсуждения. […] у нас наблюдалась страшная обезличка в сценарной работе. […] никакой ответственности не несешь и сценарий признан, как самостоятельное произведение искусства. Такое обращение пристального внимания на сценарий является положительным […], это может предотвратить такие неожиданности для сценаристов, когда их двухчастный краткометраж превращается в трехактный […]. Я намекаю на наш сценарий [Гусев 1931: 27].

В 1950‐х Пырьев объяснил непростую судьбу того сценария так:

В то время в искусстве доминировала рапповская эстетика. Когда мы переписали сценарий в двенадцатый, РАПП ликвидировали… и мы начали переделывать его уже в «обратную сторону» [Пырьев 1978: 56].

Между тем импровизация режиссера на материале сценария не воспринималась советскими критиками исключительно негативно. Для многих споров 1930‐х мерилом становился «Чапаев», вернее, толкование различных нюансов фильма и истории его создания. Шкловский приводил его для решения проблем с обезличкой и деформациями сценария. Слова Горького о том, что «между литературой и кино пробежала какая-то черная кошка», автор проиллюстрировал анонимной работой писателей в кино. Шкловский вопрошал, почему Исаак Бабель писал титры к «Еврейскому счастью» под своей фамилией, а диалоги к «Летчикам» – анонимно.

Отсутствие фамилии на экране объясняется не только скромностью, но иногда и желанием не нести полную ответственность за сценарий, желанием передать ее режиссеру. Так сделал я с либретто «Турксиб». На литературно-сценарном фронте происходит обезличка литературной работы. При переделках, доделках, выбросках возникает своеволие режиссера [Шкловский 1935: 204].

Шкловский обратился к опыту братьев Васильевых:

…необходимо издать […] сценарий «Чапаев» так, как он был напечатан в «Литературном современнике», и рядом напечатать сценарий таким, каким мы его видим на экране. […] То, что в картине показано в действии, в сценарии подробно рассказывалось [Там же: 205–206].

Разобрав ряд моментов, Шкловский заключил:

Васильевы как будто показали возможность работы режиссеров без писателя. Но это ошибочное представление, потому что лента кинематографическими средствами все же передает «Чапаева» Фурманова. Она оттуда добыла основной конфликт вещи. Но то, что сделали Васильевы, должен сделать писатель. Он должен внутренне освоить кинематографию […]. Тогда исчезнут бесчисленные соавторства, исчезнет манера, в которой виноваты и писатели [Там же: 207–208].

Против желания Шкловского логика статьи высветила важную закономерность. Требования от писателей 1) освоения кино и 2) добычи из литературы конфликтов автор аргументировал сравнением литературного сценария Васильевых с их же постановкой, но сам же определил превосходство постановки над сценарием и предложил сравнить сценарий с записью по фильму (что позже сделал [Оттен 1935]). Следовательно, та самая «добыча основного конфликта вещи» произошла именно в съемке, но не в сценарии, хоть и написанном самими режиссерами. По логике Шкловского, видящего в сценарии и записи по фильму существенное различие, режиссеры обязаны были обладать своеволием на «переделки, доделки и выброски» своего же сценария.

Удачи соцреализма Николай Коварский объяснял сокращениями сценариев:

Сравните любой литературный вариант сценария из тех, которые печатались в журналах «Чапаев», «Крестьяне», «Возвращение Максима», «Друзья», «Дальний Восток», с соответствующими фильмами, и вы увидите, что целый ряд эпизодов не попадает в фильм. […] Вряд ли в работе писателя есть такие трудности, как в труде режиссера, который должен из начерно смонтированного фильма вырезать отдельные куски. Всего месяц назад […] режиссер снял последний кадр, в памяти его живут все подробности съемки отдельных сцен, и ему все кажется равноценным [Коварский 1938а: 234–235].

Коварский видел причину сокращений в молодости советской кинодраматургии, в ее «неумеренной жадности к материалу». В другой статье Коварский рассуждал более абстрактно:

Сколько было у нас конфликтов между писателями и режиссерами, которые в рабочем сценарии изменяли отдельные эпизоды […]! В большинстве […] – правота на стороне режиссера. Бывает и так, что […] измененный режиссером эпизод по литературному своему качеству ниже […]. Если режиссер все же рискнул исправить […] писателя, то вовсе не потому, что он непременно захотел свою долю авторского гонорара, а только потому, что литературное и кинематографическое качества не всегда совпадают [Коварский 1936: 194].

В этом заключении Коварский легко выразил то, что многие его современники игнорировали в угоду литературоцентричности.

Несмотря на столь очевидную причинность, никто не думал оставлять последнее слово за режиссером. В 1938 году закономерный для текстоцентризма приоритет сценариста был закреплен юридически – в постановлении № 384 СНК СССР «Об улучшении организации производства кинокартин», подписанном Вячеславом Молотовым и Николаем Петруничевым:

Ограничить функции режиссеров по сценариям главным образом разработкой режиссерских сценариев. […] приступить к высвобождению режиссерских кадров от несвойственных им функций сценаристов с переключением их на работу по специальности [Евстигнеев 2016: 522].

В том же году тенденция была обоснована теоретически – верховенство сценария объявил Валентин Туркин в «Драматургии кино».

Ту же тенденцию проводили и первые лица культурной политики – например, Горький в беседе с начальником ГУКФ Шумяцким и режиссерами Александровым и Рошалем. Уже изменивший свое пренебрежительное отношение к молодому искусству, Горький все же решал проблемы кино исключительно в рамках литературной политики: 1) уточнение тематических заданий для писателей в кино; 2) выступления в печати о драматургии; 3) созыв сценаристской конференции [Горький 1935б: 1].

Вместе с громкими лозунгами раздавались иные голоса. Со временем взгляды Брика на взаимодействие кино и