Тайна предсказания - Филипп Ванденберг

Это не было утешением, но Карвакки и не собирался утешать его. Он порылся в своих карманах, достал монетку, вложил ее в руку Леберехта и сказал:

— Что тебе сейчас нужно, так это женщина, которая наведет тебя на другие мысли. Знаешь дом у правой речной протоки, где дорога разветвляется к Святому Гангольфу? Там тебя ждет множество девиц. Скажешь, что тебя прислал мастер Карвакки, и спросишь Аманду. У тебя глаза на лоб полезут!

Леберехт озадаченно посмотрел на монетку, испытующе взглянул на мастера, не шутит ли тот над ним, и признался, еще сильнее смутившись:

— Это из-за Фридерики. Я снова видел ее. Она расположена ко мне, по крайней мере, мне так кажется. Как вы думаете?

Тут Карвакки закашлялся, словно не знал ответа на вопрос. Ничего не сказав, он схватил Леберехта за рукав и повлек его за собой через узкие переулки, окаймленные по обеим сторонам каменными оградами в человеческий рост, которые вели к Михельсбергу.

На полпути между собором и Михельсбергом мастер снимал небольшой двухэтажный домишко с узкими отверстиями окон и маленькой пристройкой под низким козырьком, которая находилась по правую руку от входа. В ней Карвакки устроил мастерскую, где, к неудовольствию соседей и священников, занимался даже по воскресеньям и святым праздникам какой-то загадочной деятельностью, вызывавшей такой же шум, как и на строительной площадке у собора, и никто, даже его ученики и подмастерья, не могли кинуть туда и взгляда.

— Ты должен знать, — сказал Карвакки, когда они вошли в дом, низкой кровли которого можно было коснуться рукой, — Фридерика — девушка необычная. Я имею в виду ее красоту. Видишь ли, она настолько красива, что никогда не будет принадлежать лишь одному мужчине… Если ты понимаешь, о чем я.

Нет, Леберехт не понимал, к чему клонит мастер. И прежде всего он не понимал, почему Карвакки привел его сюда. Неужели только для того, чтобы сообщить ему об этом? Юноша с интересом следил за тем, как тот возится у стенного ящичка, где хранились свечи и ламповое масло. Наконец Карвакки открыл его и достал оттуда лампу и ключ.

— Сейчас поймешь, — пробормотал мастер и знаком велел следовать за ним.

Мастерская была снабжена тяжелой старой дверью, а кованый запор с накладным орнаментом наводил на подозрение, что здесь когда-то работал кузнец. Карвакки открыл дверь и, осветив комнату фонарем, подтолкнул чуть растерявшегося юношу внутрь.

Изумление Леберехта было столь велико, что он не проронил ни звука: в полумраке мастерской стояли нагие статуи из белого камня. Их было с полдюжины, и расположены они были полукругом, как будто ожидали суда Париса. Позы их были столь легкомысленными, каких он еще никогда не наблюдал у фигур из камня. Даже сама "Будущность", долгое время казавшаяся ему воплощением женской красоты и соблазна, явно уступала этим грациям. Одни, вскинув руки, словно бы хотели показать свои груди, другие же, изящно выгнувшись, демонстрировали округлость бедер.

Каждую из этих статуй отличала стать зрелой женщины, но при этом у них были детские черты юных девушек, как у Евы на Адамовых вратах или… у Фридерики.

— Фридерика! — воскликнул Леберехт. Святая Дева! Все каменные статуи изображали одну и ту же женщину — Фридерику. Это не было работой художника, который, восторгаясь вечной красотой, хочет запечатлеть в камне свою модель. Скорее это была работа одержимого, который не мог вполне насытиться своей моделью. Но Фридерика не была его моделью — она была его возлюбленной.

Даже если в тот момент Леберехту хотелось проклинать своего наставника, ненавидеть и поносить его, он не мог не подтвердить самого главного: вряд ли можно было бы объяснить сложившуюся ситуацию более наглядно и убедительно. Он разочарованно взглянул на Карвакки и коротко произнес:

— Я понял.

Карвакки смущенно усмехнулся.

— Если это может послужить тебе утешением, Леберехт, знай, что и я не единственный. Как я уже говорил тебе, красивая девушка никогда не принадлежит одному.

Юноша, нашарив в кармане монету, украдкой положил ее на стол, попрощался с мастером и через тяжелую дверь выскользнул на улицу.

К его печали примешивалось теперь разочарование, а к разочарованию — гнев. Жизнь в родном городе представлялась ему отталкивающей, омерзительной, невыносимой. Отупляющая работа на соборных лесах была ему отвратительна. Леберехт стремился к тому, чтобы научиться большему, чтобы больше уметь и больше знать, а всему этому в родном городе были положены пределы. Кроме того, у него не было ни одного друга, с кем бы он мог поговорить и спросить совета. Даже Карвакки, которому он до сих пор доверял безоговорочно, уже не казался ему человеком, заслуживающим доверия. Он, конечно, мог понять мастера: в конце концов, каждому мужчине хотелось бы обладать такой красивой девушкой, как Фридерика. Но неужели Карвакки никогда не смотрелся в зеркало, откуда на него взирало лицо стареющего повесы? А Фридерика, напротив, была еще почти ребенком. Как он только мог?!

Долгими осенними вечерами, которые после Дня церкви[20]стали казаться бесконечными, Леберехт возвращался в шумный трактир на Отмели, в свою комнатку под крышей, и штудировал книги, оставленные ему отцом. Он изучал латынь по трудам Цицерона, Цезаря и Овидия, арифметику — по некоему фолианту сорокалетней давности под названием "Линейные вычисления", вышедшему из-под пера Адама Ризе[21]из Штаффельштайна, а астрономию — по сочинению "Commentariolus", в котором член соборного капитула Николай Коперник делал странные заявления (например, он утверждал, что не Солнце вращается вокруг Земли, как это видно ежедневно на небе, но Земля вокруг Солнца, и что она ни в коем случае не является центром мироздания, как можно прочитать в Библии, а такое же небесное тело, как и многие другие).

Мысли, подобные этой, вполне годились для того, чтобы на ближайшее время лишить Леберехта сна, точно так же, как и тайные исследования бесстыдной плоти его приемной матери Марты, которым он по-прежнему предавался всякий раз, когда появлялась возможность. О Фридерике, внезапно уплывшей на своей барже, он почти не думал. Так постепенно зарубцовывались раны, которые нанесла ему судьба. Но в следующем году, в один из вечеров на Сретение, в доме Шлюсселя произошла шумная ссора, неожиданным образом изменившая жизнь Леберехта.

Людовика, та самая распутная дама, у которой трактирщик с Отмели искал развлечений, осмелилась похваляться перед завсегдатаями трактира дорогим платьем и украшениями, подаренными ей любовником за услуги. Марта, зная об этих отношениях, — а они в известном смысле были ей безразличны, пока оставались в тайне, — указала даме на дверь. Людовика не подчинилась; напротив, она позвала на помощь старого Шлюсселя и попросила его сказать веское слово своей супруге. Из-за этого дело дошло до прямого столкновения, в котором приняли участие все, кто был в доме.