Две королевы - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже к охоте, этой любимой забаве Ягеллонов, которой так страстно предавались Ягайлло, Казимир, даже старый Сигизмунд, Август не чувствовал никакой тяги.
Красивой и панской фигуры, с лицом серъёзным и облачённым какой-то преждевременной лёгкой грустью, он имел в себе аристократическую прелесть старой крови панов. Ягеллонская доброта соединялась в нём с умственной быстротой Сфорцев. Самообладанием он превосходил, верно, всех своих предшественников, но их энергии, силы, упорства ему не хватало.
Мать старалась его смягчить, обездвижить, чтобы им управлять; это ей вполне удалось.
Были это, может, остатки счастливейших лет жизни Сигизмунда Августа, когда его ничто не угнетало. Никаких обязанностей у него не было, а мать старалась, чтобы всякое его юношеское желание было удовлетворено.
Он готовился к жизни, не предчуствуя в ней никакой борьбы, но одно только увеличение желаний и наслаждение свободой.
Он мог мечтать, развлекаться, слушать лютнистов, рассматривать красивые личики, которые наперегонки ему улыбались, учиться пению, подбирать приятелей, если они не казались опасными Боне, угождать минутным фантазиям… королева первая всегда о них знала, чтобы с её помощью могло исполниться то, что желал. Жизнь проходила, словно в каком-то блаженном полусне. Забот до сих пор не знал. О будущей своей жене он издавна слышал, они писали друг другу, она была красива, но брак в начале казался таким далёким, а возможность иметь любовниц такой близкой.
Бона сквозь пальцы наблюдала, как устанавливаются и разрываются отношения с девушками её двора. Всегда вовремя находился кто-то, кто помогал избежать скандала, обеспечить молчание. В свою очередь прекрасная Дземма была любовницей молодого короля, самая красивая из девушек, мало того, самая образованная из них: умом, остроумием, талантами намного превосходящая своих товарок.
Королева с детства видела в ней необычайные способности и особенно принимала в ней участие. Были у неё магистры, учителя, она получила такое качественное образование, может быть, лучше, чем принцессы. С теми обходились достаточно сурово, эта была изнежена.
Королева, которая умела всё использовать, рассчитывала на неё как на мощный инструмент, который всегда мог быть полезным. Возможно, она сначала не рассчитывала на сына, потом роман с прекрасной Дземмой пришёл ей впору и на руку.
Деспотичной женщине могло показаться, что, когда захочет, сможет управлять ими, связать, когда будет нужно, легко развязать, когда станут помехой. Однако она ошибалась в том, не достаточно зная характер девушки, основой которого являлась гордость и беспокойное воображение. Была это итальянка в полном значении этого слова, с сильными и неудержимыми страстями, с понятием об идеальной любви. И красота, и ум, и таланты в её убеждении могли бы позвать её хотя бы на трон, или, по крайней мере, на его ступень.
Легкомысленных романов Дземма не понимала; любовь со стилетом в руке, с ядом в чарке, борящуюся и готовую на смерть…
Вскормленная итальянской поэзией, итальянскими песнями, которые говорили о любви как о важнейшей пружине жизни, Дземма верила в неё и ждала её.
Она пришла к ней в особе красивого, молодого, мечтательного королевича.
Август медленно вкрадывался к ней, как бы предчувствовал, что однажды завязанные отношения легко не развяжутся, но, приблизившись, узнав её лучше, нашёл в ней женщину своей мечты. Первые его романы были легкомысленные и детские, этот сразу показался трагично и именно этим манил к себе.
Боне казалось, что когда однажды Дземма станет не нужна, легко от неё отделается, как от других, выдав замуж; держала для этого готового, влюблённого, богатого Дудича, который был и достаточно слеп, и как следует влюблён.
Дземма смотрела теперь на него с презрением, но всё это должно было измениться, раз старая королева приказала.
Всегда достаточно избалованная Дземма теперь, когда должна была сердце сына оттянуть от молоденькой будущей королевы, и была для этого предназначена, с чрезвычайной заботой была охраняема королевой.
Это приводило её в гордость и укрепляло в том убеждении, что в будущем её ждала великая и прекрасная судьба.
Ничего не ускользало от глаз Боны, у которой повсюду были свои шпионы, поэтому знала о каждом шаге сына, о каждом слове сына. Дудич был пересажен со двора старого короля к молодому пану, чтобы и он доносил о нём. Это распоряжение им было довольно неловким, но Бона не понимала, что ей кто-нибудь мог бы сопротивляться… впрочем, Дземма после королевича была для Дудича ещё более дорогим сокровищем.
Комнаты молодого короля соединялись с ближайшими коридорами и комнатами королевы и её фрейлин. Дорога к Дземме была лёгкой и он мог не опасаться, что встретит незнакомца.
Сигизмунд Август жил здесь всегда в ожидании какой-нибудь перемены, потому что ему обещали выслать его в Литву, жил, словно в лагере; но до этого времени он должен был собрать около себя всё, что делало жизнь сносной.
Он любил всё красивое, поэтому покои были полны даров королевы и приобретений разного рода, интересных и отличающихся артистичным выполнением. Доспехи, которых он никогда почти не надевал, старательно тут сохранённые, были шедевром оружейника и золотых дел мастера. Шишаки, нагрудники, инкрустированные золотом, тысячами дукатов оплачивали для него.
Кроме того, собрание колец, гемм, медальонов, маленьких статуй представляло уже маленькую сокровищницу, которую молодой король страстно старался увеличить всё новыми приобритениями. Всё, что там находилось, должно было отличаться чем-то необычным. От кованых и золочёных шишаков до мечей, резными рукоятьями которых можно было восхищаться, как игрушкой, до ковров и конских попон всё сверкало по-настоящему королевской роскошью.
Закрытые шкатулки, шкафы с замками, резные сундуки из дерева, на столах завершали эту коллекцию, которой король привык забавляться и хвалиться ею перед близкими. В спальне и комнате рядом с ней столы были завалены книгами, спрятанными так, чтобы не каждый мог просматривать и знать, что читал королевич. Сюда не каждый имел доступ. Книги, привезённые из-за границы, в замечательных, хотя простых обложках из шкуры кабана, скапливались у спальни. Их содержание удивило бы любопытного исследователя, было таким чрезвычайно разнообразным.
Начиная с поэзии до теологических диспутов, до исторических исследований, было там всё, что в тогдашнее время занимало свет. Строго-настрого запрещённые сочинения немецких реформаторов, рассуждения Мелахтона, Роттердамского, Лютера рядом с пылкими политическими трактатами защитников католицизма. По закладкам и знакам даже видно было, что первые из них были внимательней читаемы.
Рядом с этим можно было найти итальянские, латинские поэты, книги об искусстве, описания стран, история государств, даже разговоры о волшебстве.
Сигизмунд читал всё или по крайней мере перелистывал так, чтобы чуждым ему ничего не было.
На