Черный телефон - Джо Хилл

Ротов я избегал, хотя больше всего на свете хотел повидать мать Арта. Боялся, что при встрече не удержусь от рассказа о последних минутах жизни ее сына, выложу, как стоял у воды, отпустив Арта в небо. Боялся боли и гнева, которые увижу в ее глазах.

* * *

Через шесть месяцев после того, как схлопнувшееся тело Арта нашли у северной оконечности Скарсвел-бич, куда его выбросил прибой, на фасаде дома Ротов появилось объявление: «Продается». Родителей друга я больше не видел. Миссис Рот иногда присылала письма, спрашивала – как у меня дела, чем занимаюсь… В конце письма она всегда писала: «с любовью». Я ни разу не ответил.

В старшей школе я начал заниматься легкой атлетикой, особенно преуспев в прыжках с шестом. Тренер как-то заметил, что сила притяжения на меня не действует. Что он понимал в притяжении? Как бы высоко я ни взлетал при прыжке, все равно в итоге падал – точно так же, как и все.

Спортивные успехи позволили мне выиграть грант на обучение в колледже. Там меня никто не знал, и мне удалось восстановить репутацию социопата. Вечеринки я не посещал, на свидания не ходил. Знать никого не хотел.

Однажды утром, проходя по студенческому городку, увидел девушку со жгучими черными волосами, отливающими синевой, как насыщенное оливковое масло. На ней был мешковатый свитер и длинная, словно у старой библиотекарши, юбка. И все же… Совершенно непритязательный наряд не мог скрыть потрясающую фигуру со стройными бедрами, высокой спелой грудью и белоснежной, как у Арта, кожей. Ее глаза сверкали прозрачной синевой. Впервые после того, как улетел Арт, я встретил надувного человека. Какой-то парень сзади хищно присвистнул ей вслед. Я остановился, пропустив урода, и дал ему подножку.

– Ты что, псих? – взвизгнул он, собирая разлетевшиеся учебники.

– Самый настоящий, – ответил я.

Девушку звали Рут Голдман. На пятке у нее была круглая резиновая заплатка (в детстве наступила на осколок стекла) и еще одна, побольше, красовалась на левом плече, куда в один из ветреных дней воткнулась острая ветка. Родители оберегали дочь как могли, переведя ее на домашнее обучение, так что дальше несчастья обходили Рут стороной. Мы с ней учились на отделении английской литературы. Любимым ее писателем был Кафка – Рут нравилось его тонкое понимание абсурда. Я увлекался Маламудом, автором, знавшим, что такое настоящее одиночество.

Поженились мы в год окончания колледжа. Я продолжал сомневаться в возможности вечной жизни и все же обратился в ее веру. Дело было не в Рут – просто я наконец поддался неизбывному желанию беседовать с ней на равных о духовном начале. Можно ли считать, что я перекрестился? Не думаю. У меня и веры-то раньше никакой не было. Так или иначе, свадьбу мы справили по еврейским обычаям – с традиционным разбиванием каблуком прикрытого белой тканью бокала.

Однажды я набрался смелости рассказать ей об Арте, и Рут, положив ладошку мне на руку, написала восковым карандашом:

«КАК ПЕЧАЛЬНО… Твой друг прокололся, ему не хватало воздуха?»

– Ему не хватало неба, – ответил я.

Перевод Виталия Тулаева

1

Фрэнсис Кей очнулся от тяжелого волнующего сна и обнаружил, что превратился в насекомое. Удивления не было – он предполагал, что такое может случиться. И не то чтобы предполагал: надеялся и мечтал стать кузнечиком или саранчой – чем-то в этом роде. Какое-то время рассчитывал, что обучится мысленно управлять тараканами, станет повелителем сверкающей жесткими панцирями коричневой орды. Шевельнет пальцем, и стрекочущее стадо вступит в бой за своего властелина. Был и другой вариант: Фрэнсис, подобно кинематографическому герою Винсента Прайса, преобразится частично. Отрастит голову мухи с мерзкими черными щетинками, и в его выпученных фасеточных глазах отразятся тысячи перепуганных людских лиц.

Человеческая кожа никуда не делась – окутывала его, словно чехол. Четыре из шести новых ножек уже пробились сквозь влажную серую плоть – его прежнюю оболочку, покрытую вонючими прыщами и многочисленными родинками. Фрэнсис возбудился при виде отслоившейся, отвергнутой новым телом кожи. Черт бы с ней! Проснулся он на спине, и его суставчатые, выгнутые назад ножки беспомощно болтались в воздухе. Конечности были закованы в сверкающие металлическим зеленым блеском доспехи. Броня, словно гладкое хромированное покрытие, отражала падающий из окна солнечный свет, и по ней бежали рожденные больным воображением радужные брызги. На бывших руках выросли изогнутые крючки из твердой черной эмали, усеянные тысячами острых как бритва волосков.

Фрэнсис еще пребывал в сладкой полудреме и опасался проснуться окончательно: вдруг в голове прояснится, и мечта прикажет долго жить? Прощай тогда желанное тело насекомого. Он снова вернется в прежнюю оболочку. Сон и сон, который переживаешь еще несколько минут после пробуждения… Если его преображение – всего лишь иллюзия, навеянная сновидением, – Фрэнсис не вынесет удара. Школу сегодня точно придется пропустить.

Хотя он так и так планировал прогулять занятия. Прошлый раз Хьюи Честер вообразил, что Фрэнсис бросал на него похотливые взгляды в раздевалке школьного спортзала, и не поленился сходить в туалет. Притащил оттуда клюшку для гольфа с куском дерьма на крюке и швырнул его Фрэнсису в лицо, решив отучить одноклассника заглядываться на мальчиков. Еще пошутил – мол, изобрел новый вид спорта. Ребята даже поспорили в раздевалке, как его назвать, и лучшими вариантами признали «Увернись от какашки» и «Говномет». В тот день Фрэнсис решил для себя: буду держаться подальше от Хьюи, да и от спортзала тоже, а может, и вообще от школы – хотя бы на день-другой.

Когда-то Хьюи неплохо относился к Фрэнсису. Ну, то есть ему доставляло удовольствие показать его приятелям как местную достопримечательность. Фрэнсис ведь был горазд жрать разных жуков. Эта история началась в четвертом классе. На каникулах перед новым учебным годом Фрэнсис некоторое время жил у двоюродной бабки – Риган. У той был трейлер в Туба-сити. Бабка обычно подавала к чаю засахаренных кузнечиков. Фрэнсис любил наблюдать, как она готовила десерт: склонялся над булькающей кастрюлей с остро пахнущей патокой, впадая в приятный транс. Кузнечики медленно трепыхались на поверхности варева, а потом тонули. Он обожал засахаренных насекомых, наслаждался их сладким хрустом на зубах и маслянистым привкусом травы. Обожал Риган, мечтая остаться у нее навсегда. Увы, отец в итоге забрал его домой.

Как-то Фрэнсис рассказал Хьюи о любимом лакомстве, и тот заинтересовался. Ни кузнечиков, ни патоки у них не было, так что Фрэнсис изловил таракана и сожрал его живьем. Таракан оказался горько-соленым с резким металлическим послевкусием. Довольно гнусная закуска, если честно. Однако Хьюи расхохотался, и Фрэнсис раздулся от гордости, на миг лишившись дыхания, как тот кузнечик, запеченный в сахаре.

Через несколько дней Хьюи объявил друзьям, что устраивает на спортивной площадке за школой шоу ужасов. Ребята приносили Фрэнсису тараканов, которых тот исправно поедал. Не побрезговал и бабочкой с прекрасными бледно-зелеными крылышками: раздавил ее зубами и тщательно пережевал. Зрители сыпали вопросами: что он чувствует, как насекомые на вкус? На первый вопрос Фрэнсис отвечал, что чувствует голод; а на второй – вроде как лижешь газон. Он капал на землю немного меда, чтобы подманить муравьев, и втягивал их вместе с вязкой янтарной жидкостью через соломку. Муравьи смешно шуршали в трубочке. Присутствующие дружно ахали, и Фрэнсис лучился от удовольствия, пожиная плоды внезапно обретенной славы.