Убойная сила - Лев Пучков

Как обращаться с внезапно обнаруженным врагом, боевая машина знала прекрасно.

Навернув Петьке кулаком по затылку и с ходу добавив коленом в правую почку, я ухватил его за волосы, отрывая от стены и, выдернув из цепких рук девочку, аккуратно уложил ее на ковер.

Болезненно сморщившись, Дрозд помотал башкой и, вместо того, чтобы со стоном осесть на пол, вдруг мощно выбросил вперед свой здоровенный кулачище, целя мне в висок. Ну! Молодец — воин. Резко присев и дав возможность просвистеть дроздовскому кулаку над моим левым ухом, я вмял ему в грудную клетку свой локоток, чувствуя, как с хрустом ломаются ребра, и по инерции рубанул ребром ладони по селезенке.

Удивленно ойкнув, Петька сложился пополам и рухнул на пол, выплюнув на ковер солидный сгусток крови.

Дроздовские подручные — быстры соколы — уже успели сориентироваться и, проявив единодушие, хором бросились в атаку: один даже шт^яы натянуть не успел, только поддернул их слегка, чтобы не падали.

Тому, что успел позабавиться с хозяйкой, не повезло: я еще не вышел из состояния боевого транса и страшным ударом кулака напрочь вынес ему челюсть — попал бы в лоб, убил бы на фуй! А незастегнутый, получив болезненный, но не опасный удар стопой в солнечное сплетение и напоследок звонкую плюху раскрытой ладонью по роже, согнулся в три погибели и грохнулся на задницу.

Постояв секунд десять в дверях гостиной, я бросил дрожавшему от страха нотариусу: «Уберите здесь», — и вышел вон.

Я видел как-то в кино, как герой — крутой мужик, — расправившись с хулиганами в баре, небрежно этак бросает бармену: дескать, убери здесь, парниша! И гордо уходит, как человек, хорошо сделавший свою работу.

Я не герой, но, полагаю, тоже неплохо поработал — наказал негодяев. Разве нет? Все так, все правильно… Правда, помнится, этот герой на прощание еще дополнительно заявил, обведя пальцем вокруг: «Запиши на мой счет», — это он имел в виду разбитый интерьер. Хм! Ну, это его личное, геройское дело. Мне-то платить не придется — это точно. В таких случаях я никогда не плачу — не мой стиль…

…В первые месяцы войны — мы тогда по воле случая некоторое время бездельничали в Чошни-Ру — я был свидетелем обыденной с точки зрения местных жителей истории. Обыденной не в том плане, что такие вещи у них происходят ежедневно, а потому, что все восприняли это как должное.

В село из Хунтермеса приехал молодой инженер в командировку и некоторое время жил у знакомых своего отца, одиноких стариков.

Ну, сами понимаете: жена осталась в городе, парень молодой, горячий… Пригласил соседскую девчонку семнадцати лет — посмотреть журналы, привезенные им из города — и отметелил ее во всех позициях, насильно, естественно. Когда он ее отпустил, девчонка побежала к отцу и все ему рассказала.

Представьте себе, что бы вы делали на месте этого отца-горемыки? Я, например, успокоил бы девчонку, расспросил подробно о случившемся, взял бы ружье, пошел бы к этому индюку и на месте, без базара, завалил бы его в упор дуплетом из обоих стволов. Да, еще можно было бы отрезать пенис и засунуть ему в рот — для большей наглядности. Полагаю, что точно так же — ну, может быть, не столь радикально — поступил бы любой нормальный мужик, выросший и воспитанный в нашем обществе. А вот отец девчонки сделал следующее: он ее успокоил, тщательно допросил, взял ружье, вывел бедную на огород и пристрелил…

— Мне ее жалко стало, — сказал этот мужик, когда мы поинтересовались, почему он это сделал, — она была очень хорошей девочкой: доброй, отзывчивой, ласковой… Ее все равно забили бы камнями за то, что опозорила род. Зачем зря мучить ребенка? Это же больно — камнями…

Вот этого я понять не могу, и, полагаю, вы тоже вряд ли поймете… Да, кстати: насильника отец завалил из того же ружья спустя десять минут — перекурил спокойно, пошел к соседям и завалил. Отрезал пенис и вставил подонку в рот — для большей наглядности — думаете, я зря про это сказал чуть выше?! Так при чем же здесь девочка? — скажете вы, дикость какая-то! — и «возможно» будете правы. Не понять нам этого — Однако спросите любого горца, что он себе по этому поводу думает. Вам ответят без колебаний, что отец девчонки был прав и что он избрал лучший вариант из всех возможных: и честь рода сохранил, и насильника наказал, и любимую дочь избавил от мучений. Он поступил в соответствии с традициями своей страны, чуждыми для нас, — страны, с которой мы взялись воевать, утверждая, что ее народ — законопослушные граждане России, даже не удосужившись снизойти до элементарного понимания законов и обычаев, составляющих основу жизненного уклада этого народа… Эти законы и обычаи мы постигали уже в ходе боевых действий, искренне жалея, что вместе с нами их не постигают — и никогда не постигнут те, кто эту войну развязал…

Мне не удалось в тот же день доложить бригадиру о незапланированном изменении сценария операции. До 23.00 телефон Белого загадочно молчал, а позже я звонить не рискнул: не так воспитан, чтобы беспокоить начальство в неурочное время без достаточных для того оснований.

Ночью я спал очень скверно: вертелся под столом как пропеллер и, проваливаясь в кратковременные дремотные ямы, видел странный сон. Снился мне Петька Дрозд, который отчего-то помер и успел разложиться. Его синюшный вздутый труп пытался забраться ко мне в дом через форточку, с любопытством заглядывал в комнату и скалился в злобной усмешке, щелкая зубами.

Промаявшись ночь, я, как обычно, крепко уснул с первыми лучами солнца, но уже в 9.00 был разбужен настойчивым стуком в дверь: прибыл нарочный от бригадира с распоряжением немедля явиться пред светлы очи.

Спустя сорок пять минут я сидел на деревянном табурете в скромно обставленной гостиной бригадирова хауса, косился на мрачно нахохлившегося в углу Кротовского и ожидал, когда «отец родной» соизволит закончить ковыряться палочкой в цветочных горшках, коими были обильно уставлены подоконники.

— Петька Дрозд в хирургии лежит, — разродился наконец Белый, — четыре ребра сломаны… Вчера вечером отрезали селезенку. Почку, возможно, тоже будут резать… Как же он остался в живых? — Бригадир развернулся и пристально уставился на меня немигающим взором.

Хорошее положение выбрал, молодец: свет с улицы бьет мне в глаза и позволяет уловить любое проявление эмоций, в то время как я должен постоянно щуриться, напрягая зрение, чтобы хорошенько рассмотреть лицо собеседника… Как он остался в живых… Хороший вопрос. Я предвидел реакцию бригадира, но не ожидал, что она будет столь острой. Учитывая его консервативную жизненную позицию, можно смело предположить, что Дрозд — покойник. И если Белый так сурово со мной разговаривает, значит, он считает, что я виноват в том, что прямо на месте не лишил жизни эту тварь… Значит ли это, что в наказание меня прямо сейчас заставят исправлять ошибку?

— Поедешь в больницу, к Дрозду, — сказал бригадир и на секунду сделал паузу. Я замер, вот оно! Дрозд, конечно, скотина, он заслуживает смерти, но убивать беспомощного больного после операции?!

— Он лежит в хирургии, четвертая палата, седьмой этаж, — продолжил бригадир. — Вовка поедет с тобой свидетелем… Упадешь на колени и попросишь прощения. Если не простит — придется от тебя избавляться. Вопросы?