Мозаичная ловушка - Холли Габбер

Ночь не принесла прохлады. Спальня на втором этаже – стандартно-современном, отнюдь не таком стильном, как первый – прокалилась от пола до потолка. Кондиционеров в этом доме не было: Эд, любитель всего естественного и натурального, не признавал их так же, как и искусственно разбитых цветочных клумб, – а из распахнутого окна тянуло густым зноем, словно из раскрытой микроволновки. Саманта лежала на спине, закрыв глаза, и наслаждалась восхитительным ощущением довольства в каждой клеточке своего тела. Она казалась себе пирогом, который только что вытащили из духовки: горячим, невероятно мягким, дышащим паром, чуть влажным, медленно остывающим и затвердевающим. Эд легко провел пальцами по ее ключице и сказал:

– Послушай… Думаю, я должен это тебе сказать. Если я не скажу, скажет кто-нибудь другой… Так уж лучше я сам.

Саманта открыла глаза. По позвоночнику пробежал неприятный знобкий холодок.

– В общем… Я женат.

Люстра над кроватью – шарообразная, сочно-лимонная, странно перистая, разумеется, висела совершенно неподвижно, но в этот момент Саманте отчего-то показалось, что она неспешно покачивается. Кровать тоже стала ходить ходуном. Усилием воли остановив одуряющую качку и зафиксировав неподвижность окружающего пространства и заодно самой себя в этом мире, Саманта перевела взгляд на Эда. Он потер кончик носа средним пальцем и вновь принялся сосредоточенно гладить ее ключицу.

– Понимаешь, мы сошлись еще совсем молоденькими, любовь была от земли до неба. Я только начинал в профессиональном теннисе, у меня не было ни денег, ни славы – ничего, кроме таланта и амбиций. А она из очень богатой семейки: ее папаша с мамашей владеют целой сетью аптек. Они дали доченьке престижное образование, подыскали престижных друзей, только стали подыскивать престижного жениха – а тут подвернулся я, громила неотесанный. Такой облом… Она стала жить со мной, мотаться по турнирам, а они меня просто возненавидели: они же спали и видели, как выдадут свою крошку за какого-нибудь сочащегося денежками производителя зубной нити или слабительного… Я им все планы спутал. Ну а потом я стал раскручиваться, пополз наверх в рейтинге, пошла реклама, деньги потекли, и они резвенько полюбили меня всей душой: стали общаться, звать на дни рождения тетушек и дядюшек… А я… Пойми, чувства все успели уйти, я уже хотел потихоньку давать задний ход, но тут она забеременела. Это был кошмар: два месяца истерик, да еще папочка с мамочкой на меня давили с обеих сторон – то ласкали, то угрожали… Ну и я женился. Но я никогда не афишировал свой брак, он прошел незамеченным – и слава богу. Журналисты пропустили это мимо ушей, телекомментаторы тоже никогда не мусолили мою личную жизнь – даже если гейм затягивался и им надоедало обсуждать качество подач… А когда она родила, я тоже стал ей не нужен. Ни в постели, ни–где. Ездить со мной она перестала да и вообще больше теннисом не интересуется. Как и сексом. Она не видела по телевизору ни одной игры с моим участием. Целый день смотрит любовные мелодрамы или сидит на полу и играет с ребенком. Так эта волынка и тянется. У меня своя жизнь, у нее своя.

– Хоть скажи, у тебя сын или дочь?

– Дочка, Северин. Ей два года. Хорошая девочка, симпатичная, но я ее мало вижу. Да она, по-моему, и не особенно меня признает…

Саманта вновь уставилась на люст–ру. Дивным сновидением пронесшийся июль был слишком прекрасен. Последние недели походили на шоколадный торт, политый кремом и сдобренный вареньем. Эту невыносимую сладость бытия кому-то следовало посыпать хинным порошком. Это сделал Эд. Помолчав, он продолжил:

– Рано или поздно все это должно кончиться. Ее родители, конечно, объявят мне войну. Ну да черт с ними, я тоже не беззащитный мальчик. Просто пока у меня не было повода трепыхаться, я жил по инерции. А теперь, кажется, повод появился. Кажется, этот повод – ты…

Саманта не стала раздумывать, верить ей его словам или нет. Она восприняла их как данность, как солнечный свет, как луну на ночном небе, как гром после блеснувшей молнии. Они просто есть, и нет смысла сомневаться в их подлинности.

– Эд, сероглазый, – прошептала она, поворачиваясь к нему и обхватывая руками его широкую литую спину, – мне все равно, ничто не имеет значения… Только будь со мной…

События последующих месяцев состоялись по одной простой причине: Эд затмил для Саманты весь свет. Он был не просто одним во всем мире, он и был этим миром. Он был воздухом, которым она дышала, он был ее неизменно пульсирующим и кричащим счастьем, он был смыслом и целью ее существования, он был той сферой, внутри которой она и существовала. Теперь все прочие мужчины – в том числе и те, которые раньше вызывали у нее восторг и благоговейное уважение, – казались ей одномерными, анимационными, ненастоящими да и вообще убогими карикатурами. Все чаще ей стали являться мысли о самопожерт–вовании, возложении собственной никчемной жизни на алтарь жизни Эда. Саманте безумно хотелось служить и угождать ему, раствориться в нем, стать для него настолько необходимой, чтобы он не мог обходиться без нее. Ей хотелось быть его покорной прислужницей днем и сводящей с ума, боготворимой госпожой ночью. Но если первая часть мечтаний вполне могла претвориться в реальность, то со второй дело обстояло хуже: Саманте как-то не приходило в голову, что на триста процентов самодостаточный, самоуверенный, нагловатый и по большому счету простоватый Эд вряд ли годится на роль трепетного мальчика-пажа, сгорающего от романтической страсти по неприступной королеве.

В один прекрасный августовский день Саманта, в очередной раз посетившая усадьбу Эда и теперь сидевшая на газоне рядом с декоративными бочками и усердно обрывавшая лепестки с красных мелких цветков (почему-то они окрашивали пальцы в густо-фиолетовый цвет), вдруг пришла к мысли о том, что идея всеобъемлющести Эда куда шире примитивного соображения, будто он затмевает собой всех остальных мужчин. В своем стремлении служить ему и отчаянно, яростно обожать его она готова пойти куда дальше и отказаться от того, что казалось ей святым, – от своей работы. И если он пожелает, если захочет связать с ней свою жизнь, она не задумываясь бросит телевидение – отказалась же в свое время великая Грейс Келли от звездной карьеры в кино ради брака с принцем Монако. А чем красавец великан Эд, неутомимый и щедрый любовник, хуже этого задрипанного принца с его дурацкими усиками и прилизанными волосиками, не удавшегося ни росточком, ни лицом, ни статью?

Это удивительное соображение стало венцом долгого мыслительного процесса на тему: «Я просто женщина или я деловая женщина?» Просто женщина безоговорочно взяла верх, и Саманта, до краев наполненная своей бурляще-плещущейся любовью, прониклась нежным уважением к собственным природным инстинктам – так молодая мать, никого не подпускающая к колыбельке новорожденного младенца, с гордостью и радостью обнаруживает в себе первобытную волчью дикость.

Лето, извечная пора душевной активности и жарких безумств, потихоньку шло на убыль. В последний день этой знойной поры от Эда, слегка растерявшего изначальную восторженность и тягу к утомительным дорогостоящим увеселениям Саманты, последовало предложение, которого она и ждала, и боялась: бросить свое дурацкое телевидение и окончательно переехать в их загородное любовное гнездышко. И вновь, как и в тот раз, когда он впервые звал ее к себе, предложение оказалось не вполне однозначным, исчерпывающим и законченным – в конце концов, он предлагал ей лишиться работы, поселиться в его доме-музее на птичьих правах и ничего более. Но Саманта согласилась, практически не раздумывая. Она была полна надежд, хотя каждый раз, когда в устремленных на нее глазах Эда она не видела мощного сияния, которое озаряло их в июне, в ее сердце мучительно впивались три ледяные иглы: боль, страх и сомнение.