Толпа - Эмили Эдвардс

больше сотни, и каждый день Фил добавляет новых людей. Он написал, что история повторяется: мы — храброе меньшинство, которое прокладывает путь к лучшему будущему. Подумайте обо всех храбрецах, которые сражались против рабства, о суфражистках и всяких активистах — разве над ними не смеялись, не называли тупыми, опасными и заблуждающимися, как и нас? Мы — творцы нового этапа истории, искатели истины; мы — Давид, поднявшийся против Голиафа. Вот что сказал Фил.

Слышатся возгласы, когда рядом с нашей группой останавливается черная машина и двое полицейских протискиваются к обочине. Они вытягивают руки, чтобы мы не подходили слишком близко. Вчера один из новых членов группы бросил в отца той девочки яйцо, попал ему в руку. Фил сказал нам, что это не должно повториться, а новенький пробормотал, что бросил бы чего похуже — что-нибудь ядовитое, — если бы смог достать. Я чувствую облегчение, что сегодня он не с нами.

Мы начинаем кричать громче, когда родители маленькой девочки проходят мимо. Они не смотрят по сторонам, только вперед. Лица у них худые, серые, ничего общего с фотографиями здоровой радостной семьи, которые тиражирует пресса. Как только мать и отец исчезают внутри, Фил встает на перевернутое ведро, рядом с ним его дети в футболках «Жить или умереть — решать родителям». Он вскидывает кулак вверх и отбивает новый ритм — «Свободу от прививок! Свободу от прививок!» Софи отпускает мою руку, чтобы поднимать свою в такт с Филом, скандировать вместе с ним. Интересно, Фил — тоже ее «брат по оружию»? Надеюсь, что так. Тогда и мы с ним были бы братом и сестрой. Я начинаю любить свою новую семью.

10 июля 2019 года

По дороге в дом-интернат «Рябины», где живет ее дядя Мэтти, Альба смотрит в окно машины. Сегодня Мэтти исполняется сорок два, и Альба, которая очень серьезно относится к дням рождения, надела пышную голубую балетную пачку, шерстяные колготки в разноцветную полоску и маску Бэтмена, которая раньше принадлежала Брэну, сыну Эша.

«Супергерой в поисках самовыражения», — сказал Эш утром, целуя Альбу на прощание. Брай и Эш не поцеловались. После барбекю они не разговаривали друг с другом, за исключением того неприятного диалога за кофе, пока Альба была занята раскраской.

— Ты прочитала письмо Элизабет? — спросил Эш.

— Да, я прочитала ее гребаное письмо.

Вот и все, что было сказано на этот счет.

Брай чувствует облегчение от того, что сегодня Эш не едет с ними навещать ее старшего брата. Они вместе ездили к Мэтти лишь однажды, еще до свадьбы. Больше Брай не предлагала Эшу присоединиться. Одного визита было достаточно, чтобы понять: ей куда больнее видеть, как Эшу неловко и страшно рядом с Мэтти, чем держать их на расстоянии друг от друга, как актеров, у которых в пьесе нет ни одной общей сцены. С Элизабет то же самое — ее лучшая подруга никогда не видела ее брата. Несколько лет назад Элизабет спросила, может ли она встретиться с ним, и Брай решительно пресекла эту попытку, так что больше Элизабет и не спрашивала. Элизабет пару раз виделась с родителями Брай — на свадьбе Брай и Эша и на крестинах Альбы, — когда все старались вести себя как подобает и говорить только о хорошем (например, о любви и детях), а не о чем-то взрывоопасном. Для Брай единственный способ сохранять мир — это держать Элизабет и свою мать подальше друг от друга.

Эш, вероятно, испытывавший вину за то, что вел себя как пьяный придурок, или за то, что не поехал с ними сегодня, в последние дни взял на себя большую часть забот о дочери — рвался купать ее и укладывать спать, одевал по утрам, настаивал, чтобы Брай чаще ходила на йогу и обедала с друзьями.

— У дяди Мэтти нету жены или мужа.

По дороге Альба притворяется, что сообщает Брай новые факты, но на самом деле задает утверждающие вопросы, чтобы побольше узнать о своем странном дяде.

— Нету, — соглашается Брай, притормаживая на кольцевой развязке.

— Дядя Мэтти должен жить в больнице, чтобы о нем заботились и давали специальные лекалства.

Брай смотрит в зеркало заднего обзора на дочь, которая повернулась к матери в ожидании ответа — правды.

— Ну, это не совсем больница. Это специальный дом, где люди, такие как дядя Мэтти, живут вместе.

Альба с понимающим видом кивает и помахивает руками в воздухе, добавляя:

— И они все длузья.

Брай улыбается дочери в зеркало и говорит:

— Да, дорогая, они все друзья.

Говорить неправду всегда легко, когда речь идет о Мэтти. Вместе с родителями и младшей сестрой Джесси Брай всю жизнь притворяется, будто она верит, что ее брат, у которого крайняя степень аутизма и который совсем не говорит, в порядке и даже по-своему счастлив. Но его непробиваемое молчание — загадка для Брай и трагедия для ее родителей. Она поняла, что единственный способ немного облегчить их страдания — это притворяться, что все в порядке. Этим они все и занимаются.

Мэтти живет в интернате с шестнадцати лет, после того случая, когда он при помощи подушки пытался заставить Джесси, которой тогда было шесть, перестать плакать. Джесси тогда чуть не умерла, и социальная служба предложила Саре, их маме, выбор: либо Мэтти назначают специальный уход, либо ее дочерей отправляют в приемные семьи. Как сказала Сара, выбора у нее не было.

Социальные службы не знали, что четырнадцатилетняя Брай уже давно размышляла, как бы избавиться от брата. К Брай никто никогда не приходил в гости, потому что Мэтти страдал жутким недержанием, а Сара не надевала на него подгузники, потому что считала это унизительным. Брай не могла допустить такого позора, чтобы кто-то из ее друзей обнаружил теплое дерьмо на полу в их прихожей; травля в школе усилилась бы тысячекратно. Кроме всего прочего, для Мэтти было обычным делом засунуть руки в штаны и мастурбировать, если ему приспичило, — не важно, где они все при этом были, в супермаркете или дома за столом. Насилие тоже было проблемой. Мэтти начинал размахивать руками и молотить кулаками, если кто-то нарушал порядок или правила, которые были ведомы только ему. Руки Сары всегда были в синяках. Но все это было мелочью