Химеры - Анастасия Воскресенская

— Сегодня сиди дома и лечи синяк. Пожрать найдешь в холодильнике, там яйца и колбаса. Уйду — будить не буду, запру тебя. Вечером вернусь. А-а-а-ы-ы-ы! Все, два часа мои.

Ньет полежал под колючим пледом, повертелся, потом неслышно поднялся. Человек спал как застреленный, забравшись на свои антресоли. Было тихо, в гулкой и огромной пустой комнате звенела муха.

Прошел по мастерской, выглянул в гигантское наклонное окно, которое, скорее, было даже не окном, а юго-западной стеной. За окном виднелась засыпанная цветным гравием площадка, кадки с темно-зелеными кустами. Он уже знал, что стеклянная дверь в в стеклянной стене ведет на широченную террасу, опоясывающую все здание.

Солнце поднималось, и в обычного размера окно, обращенное на юго-восток, протянулись косые утренние лучи.

Ноющая боль в носу малость стихла.

Ньет потыркался по углам, заскучал, взял с подоконника старый альбом в покоричневевшей от времени картонной обложке. Сел на пол, полистал, осторожно переворачивая страницы.

Наброски, много, — карандашом, акварелью; края листов истрепаны.

Драконы, морские твари, невиданные уродцы, каких и среди фолари-то нечасто встретишь. Светловолосый альфар в перехваченной ремнями гимнастерке — взгляд гневный, видно, опять обиделся на что-то. Карлик с бородой, заплетенной косицами. Черноволосый небритый парень с беспечной улыбкой, на коленях какое-то людское оружие. Рисунок на хрусткой бумаге в мелкую клетку, — явно был сложен, а потом расправлен. Девка с впечатляющими грудями и рыбьим хвостом. Змея с плавниками, закрученная в немыслимый узел.

Смешно, подумал Ньет. Идешь к людям, чтобы понять, как они живут, что дает им силы и возможность менять мир вокруг себя. И встречаешь свое отражение в кривом зеркале.

Он перевернул еще страницу и застыл.

Стеклянный Остров.

Он никогда не видел этого места, но знал, что это оно. Каждый фолари узнал бы.

Несколько быстрых, небрежных набросков — вперемешку с портретами красавца альфара и немыслимыми почеркушками на полях. Карандаш господина Илена был лишен всякой пристойности — в том виде, как ее понимают люди. Вряд ли он кому-нибудь показывал своих зубастых тварей.

И он рисовал Стеклянный Остров.

Ньет долго смотрел на проявляющиеся из тумана над морем очертания отвесных скал. Луна висела над островом, круглая, нарисованная одним точным движением карандаша. Темнели сосновые разлапистые кроны.

Следующая страница.

День, растрепанный и измученный, спит прямо на земле, подложив ладони под голову. На щеке темное пятно, рот приоткрыт, тщательно отрисованы складки расстегнутого смятого ворота.

Ньет зажмурил глаза от ненависти и некоторое время сидел, вглядываясь в алые пятна, плавающие в темноте. Потом вернулся к предыдущему рисунку.

Столб света, по странной прихоти художника поросший деревьями и вставший над темным морем.

Потерянная нами земля.

Хлопнула входная дверь, через некоторое время послышался шум мотора под окнами, ясно слышимый в тишине еще спящего двора.

Человек уехал, напрочь забыв про него по своему обыкновению, а Ньет и не заметил.

— Знаешь, Раро, — задумчивый мелодичный голос заставил художника вздрогнуть. — Более беззастенчивой взятки я в жизни не получал.

Денечка застал Рамиро врасплох — человечий слух не чета фоларийскому. Дролери, видимо, давно уже стоял в дверях, наблюдая за работой.

— Черт шпионский, — проворчал Рамиро. — Пигмент из-за тебя рассыпал.

— Грубая, бессовестная взятка. — День подошел к расписанной стене, бесшумно ступая по газетам. Под мышкой он держал планшетик, обтянутый белой кожей. — Ошеломляющий цинизм.

На две трети готовой фреске между Королевой Сумерек и святой Невеной теперь красовался белый олень с золотыми рогами — герольд Королевы. Рамиро, вырезав кусок припороха, чуть раздвинул фигуры, и олень очень удачно вписался между ними. Гордого красавца с ветвистым венцом на голове Рамиро процарапал прямо по сырой штукатурке, без вспомогательного рисунка. Случайно или намеренно, но олень стал центром композиции.

— Если тебе не нравится, можно сколоть, — буркнул Рамиро. Он сидел на корточках, складывая кульком истоптанный газетный лист, чтобы собрать просыпанный пигмент.

День хмыкнул, рассматривая роспись, покачал головой.

— Не надо скалывать. Пусть гости думают, что я озверел от чувства собственного величия. — Он мягко рассмеялся. — Красиво, пропасть. Если бы я не знал тебя так хорошо, друг мой, я б подумал, что ты дурак.

— Ага, значит, ты так больше не думаешь?

День глянул через плечо, посмеиваясь.

— Я колеблюсь. Еще не принял окончательного решения.

— За пятнадцать лет мог бы и принять. Хотя что для дролери пятнадцать лет? Ерунда какая-то.

День вернулся к созерцанию картинок.

— Художественная условность. Меня там не было, конечно.

— Но герольд у Королевы был же.

— Был. И не один.

— Ты сам рассказывал, что белые олени — королевские герольды. А что до условностей, то тут их полно. — Рамиро показал пальцем: — Вот Лавен Странник, один из бесчисленных младших сыновей арбенорского императора. Похож на короля Герейна, а на самом деле, я уверен, он был бородатый, варварского вида амбал. Вот Каэтано Агилар, черно-рыжей дареной масти, а на деле этот Каэтано был портовым воришкой из Уланга, спрятавшимся от стражи в трюме «Странницы», Лавеновой гавьоты. Вот Дайтон Мертвая Голова, наполовину инг, наполовину драконид — телохранитель безземельного принца, будущий лорд Макабрин. Он никогда не был капитаном, хотя я нарисовал его на капитанском мостике под вымпелом с макаброй. Арвелико Златоголосый тоже ни в коем разе не капитан; подозреваю, арфу он держал лучше, чем меч. А будущий лорд Нурран, пират, прежде чем попасться в лапы государю нашему Лавену, вез будущего лорда Деладо, ферворского принца, в трюме в цепях, намереваясь продать его на рабском рынке.

— Человеческая история иногда воистину захватывает, — приятным голосом сказал День.

— Я к тому, — пояснил Рамиро, — что легенда отличается от исторической правды мерой условности. Все, все, не буду больше занудствовать. Это вообще не мое дело — объяснять, что нарисовано. Пусть искусствоведы стараются, у них работа такая.

— Кстати, — День наконец повернулся лицом к собеседнику. — О Лавенгах и прочем. Не хочешь ли поучаствовать в празднике Дня Коронации? Я составляю списки уже сейчас.

Рамиро не слишком любил балы и официальные приемы, но бессмысленное, на его взгляд, светское общение окупала красочность зрелища. Если неземной красоты дролерийские дамы частенько посещают выставки и театры, то еще большую экзотику, например, сагайских сокукетсу, увидеть можно лишь на значительном празднике во дворце. Сагайцы из посольства трясутся над своими растительными божками, словно те бриллиантовые. Простые жители Катандераны изредка могут полюбоваться сквозь двойное оцепление краешком цветастых одежд — и только.