Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

Эдди, который разделся донага (и который всегда мастурбировал, ухватив свой пенис левой рукой и натирая его о правое бедро), прижался лицом к раскрытой блузе и бюстгальтеру. Правой рукой он поглаживал невообразимо шелковистую гладь трусиков Марион.

Марион понадобились доли секунды, чтобы понять, что Эдди раздет донага, и догадаться, чем он занимается (и с помощью каких визуальных и тактильных вспомогательных средств!), но, когда Эдди увидел ее, она не входила в его спальню и не выходила из нее — она стояла в оцепенении, словно собственный призрак, и Эдди, вероятно, надеялся, что так оно и есть на самом деле; кроме того, Эдди увидел не саму Марион, а только ее отражение в зеркале спальной. Марион, которая могла видеть Эдди в зеркале и во плоти, получила уникальную возможность видеть, как одновременно мастурбирует и тот и другой.

Она исчезла в дверях так же быстро, как и появилась. Эдди, который еще не дошел до эякуляции, знал не только, что она видела его, но и что за долю секунды она узнала о нем все.

— Извини, Эдди, — говорила Марион с кухни, пока он пытался спрятать ее одежду. — Я должна была постучать.

Он оделся, но так и не осмеливался выйти из спальни. Он надеялся услышать ее шаги вниз по лестнице к гаражу (или — что было бы еще более милосердно — услышать звук отъезжающего «мерседеса»), но она, напротив, дожидалась его. А поскольку он не слышал, как она поднималась по лестнице из гаража, то понимал, что, видимо, стонал, мастурбируя.

— Эдди, это моя вина, — говорила Марион. — Я не сержусь. Я просто смущена.

— Я тоже, — промямлил он из спальни.

— Ничего страшного — это естественно, — сказала Марион. — Я знаю мальчиков твоего возраста…

Голос ее задрожал и замер.

Когда он наконец отважился выйти к ней, она сидела на диване.

— Подойди — по крайней мере, посмотри на меня! — сказала она, но он стоял как вкопанный, опустив голову и глядя себе на ноги. — Эдди, это забавно. Давай скажем, что это забавно, и забудем эту историю.

— Это забавно, — сказал он несчастным голосом.

— Эдди, подойди сюда! — приказала она.

Он медленно поплелся к ней, так и не поднимая глаз.

— Сядь! — потребовала она, но самое большее, что он смог себе позволить, это сесть в дальнем от нее конце дивана и замереть там. — Нет, здесь. — Она похлопала по дивану рядом с собой. Он не мог пошевелиться. — Эдди, Эдди… я знаю мальчиков твоего возраста, — снова повторила она. — Мальчики твоего возраста обычно занимаются этим, правда? Можешь ты себе представить, что не делаешь этого? — спросила она его.

— Нет, — прошептал Эдди.

Он начал плакать — не мог сдержаться.

— Нет, не плачь! — сказала Марион.

Сама она теперь никогда не плакала — она уже выплакала все свои слезы.

Марион села рядом с ним, и он почувствовал, как подался под ней диван, и вдруг понял, что притулился к ней. Он продолжал плакать, а она все говорила и говорила.

— Эдди, послушай меня, пожалуйста, — сказала она. — Я думала, что это какая-нибудь из женщин Теда надевает мою одежду — иногда моя одежда была помятой или висела на других вешалках. Но оказалось, что это ты, и ты был такой милый — ты даже складывал мое белье! Или пытался. Я никогда не складываю своих трусиков или бюстгальтеров. Я знала, что уж Тед-то к ним точно не прикасается, — добавила она под рыдания Эдди. — Ах, Эдди, я польщена. Правда, польщена! Это далеко не лучшее лето в моей жизни, и я счастлива, что кто-то думает обо мне.

Она замолчала; внезапно она вдруг показалась более смущенной, чем он. Наконец она скороговоркой произнесла:

— Нет, я не считаю, что ты думал обо мне. Боже мой, какая это с моей стороны самоуверенность, да? Может, все дело в моей одежде. И все же я польщена, даже если дело только в моей одежде. У тебя, наверное, много девушек, о которых ты можешь думать…

— Я думаю о вас! — выпалил Эдди. — Только о вас.

— Тогда не смущайся, — сказала Марион. — Ты сделал старушку счастливой!

— Никакая вы не старушка! — воскликнул он.

— Ты делаешь меня все счастливее и счастливее, Эдди. — Она быстро встала, словно собираясь уходить. Наконец он набрался смелости взглянуть на нее, а она, увидев выражение его лица, сказала: — Эдди, ты только поосторожнее со своими чувствами ко мне. Я хочу сказать, ты береги себя, — предупредила она его.

— Я люблю вас, — храбро сказал он.

Она села рядом с ним с таким волнением, как если бы он снова начал плакать.

— Не надо меня любить, Эдди, — сказала она, и голос ее прозвучал куда мрачнее, чем он ожидал. — Думай лучше о моей одежде. От нее тебе не будет вреда. — Наклонившись к нему поближе (но в этом движении не было ни малейшей кокетливости), она сказала: — Скажи мне, есть что-то такое, что тебе особенно нравится… я говорю о моей одежде. — Он недоуменно уставился на нее с таким выражением, что ей пришлось повторить: — Лучше думай о моей одежде, Эдди.

— То, что было на вас, когда я впервые вас увидел, — сказал ей Эдди.

— Боже мой! — воскликнула Марион. — Я не помню…

— Розовый джемпер… на пуговицах спереди.

— Ах, это старье! — вскрикнула Марион.

Она готова была расхохотаться; Эдди вдруг понял, что никогда не видел, как она смеется. Она целиком завладела им.

Если он поначалу не мог поднять на нее взгляд, то теперь — не мог отвести от нее глаз.

— Если тебе нравится это, — сказала Марион, — то, может, у меня будет для тебя сюрприз!

Она снова встала — снова быстро. И теперь он готов был расплакаться оттого, что видел: она собирается уйти. У двери на лестницу она перешла на более жесткий тон.

— Давай только без этой безысходности, Эдди… ладно?

— Я люблю вас, — повторил он.

— Не надо меня любить, — напомнила она ему.

Не стоит и говорить, что день этот прошел у него как в тумане.

Вскоре после этого разговора он как-то раз вернулся вечером из кинотеатра в Саутгемптоне и, войдя к себе в спальню, увидел, что там стоит Марион. Вечерняя нянька уже ушла домой. Сердце у него сразу же упало, потому что он понял: она здесь вовсе не для того, чтобы соблазнить его. Она начала говорить о некоторых фотографиях в его гостевой спальне и ванной; она просит прощения, что вторгается к нему, но (уважая его личную жизнь) она позволяет себе заходить в его комнату и смотреть на фотографии, только когда его нет дома. Чаще всего она вспоминает об одной из этих фотографий (она не пожелала ему сказать, о какой), а потому задержалась чуть дольше, чем хотела поначалу.

Когда она ушла, пожелав ему спокойной ночи, он почувствовал себя самым несчастным из людей. Но перед тем как лечь, он обнаружил, что она сложила его валявшуюся повсюду одежду. А еще она сняла полотенце с его обычного места на шторке в ванной и аккуратно повесила на его надлежащее место — на вешалку для полотенец. И наконец, хотя это должно было броситься в глаза в первую очередь, Эдди заметил, что его кровать аккуратно застелена. Он никогда не стелил ее, да и Марион (по крайней мере в съемном доме) не стелила свою!