Таллин. Любовь и смерть в старом городе - Йосеф Кац

Биргитта, зная о непорочности девушки, сама указала ей спуск в подземный ход и сама вела ее, оберегая от ловушек и боковых ответвлений. Как и было предсказано, стены, перекрывшие его однажды, рухнули — и возлюбленная добралась до своего жениха. Обнаружив молодых людей рыдающими в объятиях друг друга, суровый отец понял: их отношениям покровительствует само небо. Согласие на брак он дал, попросив об одном — никогда и никому не рассказывать, откуда начинается и куда ведет подземный ход.

Для секретного сообщения между городом и монастырем подземный ход якобы использовался до середины шестнадцатого столетия, когда и погиб вместе с самой разграбленной обителью. Хотя, по словам того же Коцебу, привести его в рабочее состояние магистрат и военные пытались даже в 1790 году, когда шведский флот в последний раз появился на ревельском рейде.

Лишь научные раскопки руин монастыря, предпринятые летом 1934 года, установили окончательно: никаких подземных коммуникаций со Старым городом обитель никогда не имела.

* * *

На протяжении большей части своей биографии с нарушившими обет монахами и монахинями Таллин, если верить фольклору, обходился жестоко — преимущественно замуровывал.

Безвестные авторы подобных преданий, вне сомнения, были бы удивлены, если не возмущены, окажись они на улице Нунне — напомним, не какой-нибудь, а именно Монашеской — летом 2010 года.

На помосте, поднятом над мостовой до уровня второго этажа близлежащих домов, появилась выполненная из раскрашенного пенопласта фигура коленопреклоненной монахини. «Сестра Эльсабе, оступившаяся» — гласила надпись на «постаменте».

Следы горожанки, насильно отданной родителями в монастырь, но первой покинувшей обитель в годы церковной реформации, вернувшейся в мир и вышедшей замуж за подмастерье сапожника, в городских архивах, увы, затерялись.

Но гротескный памятник, появившийся на свет в рамках Таллинского театрального фестиваля TREFF, дарит надежду: быть может, фольклор станет к влюбленным монахиням и монахам чуть более милосердным?

В конце концов ни одного замурованного скелета в стенах, подвалах и подземельях Таллина за все годы реставрации памятников старины до сих пор, по счастью, так и не обнаружено.

Ни у кого, кроме совсем уж бесчувственных моралистов, тенденция эта сожаления, хочется верить, не вызывает. И, понадеемся, никогда уже не вызовет.

Услышав на экскурсии, что, мол, сквер перед церковью Нигулисте был в средневековом Таллине своего рода биржей продажной любви, можете смело разворачиваться и идти прочь. «Звон» гид определенно слышал, а вот уяснить его происхождение явно не удосужился: порадовать клиентуру мнимой пикантностью с ощутимым привкусом «клубнички» показалось ему уместнее, а главное — беспроигрышнее и проще.

Действительно, основатель первого в Ревеле театра, Август фон Коцебу, писал о ярмарке, ежегодно устраиваемой на бывшем церковном кладбище накануне Иванова дня: «Но чем здесь наиболее торгуют — это обменом взглядов».

Намека на фривольность в этих словах не было никакого: Иванова, или, как еще называли ее горожане двухсотлетней давности, Липовая, ярмарка негласно считалась главной ярмаркой невест всей Эстляндской губернии.

Сроки ее проведения совпадали с днями ландтага — ежегодного съезда местного дворянства. Отцы семейств, направлявшиеся на него с окрестных мыз, брали с собой в город и дочерей на выданье.

Бродя под сенью лип, и по сей день шумящих у входа в церковь Нигулисте, обращаясь то к галантерейщикам, то к мороженщикам, провинциальные барышни привлекали взор городских кавалеров.

Если улыбка оказывалась благосклонной, а намечающаяся партия, по мнению родителей, — достойной, уже к осени можно было говорить о помолвке, а после Рождества — так и о свадьбе.

* * *

Благостная сценка, описанная в духе благопристойной литературы эпохи бидермейера, не должна вводить в заблуждение. Полагать, что любовь в былом Таллине встречалась исключительно чистая, возвышенная и бескорыстная, — откровенная наивность. Тем более что и устная традиция свидетельствует об обратном.

Фольклор торгового и портового города никогда не был столь лицемерным, чтобы скрывать наличие продажной любви и ее неизбежных жриц. Но и в деликатности легендам не откажешь: акцент они делают не на проституции, а на борьбе с пороком.

Самый знаменитый, вероятно, сюжет данного цикла связан с Девичьей башней. В ее первый, а то и в «нулевой», подвальный этаж городские предания настойчиво помещают женскую тюрьму: место заключения проституток в Средние века.

Лет сто тому назад среди горожан бытовала еще одна, более мрачная и, судя по всему, архаичная версия. Согласно ей строители башни никак не могли закончить работы: сколько камней ни укладывали они днем, одна стена за ночь то и дело обрушивалась.

Наконец, старшему каменщику приснился сон: здание не будет завершено, пока в его стены не вмуруют… девушку. Отцы города проявили своего рода «гуманизм» — и вместо порядочной горожанки замуровали проститутку: выдал ее любовник, нечестивый монах.

Те, кому доводилось встретить в Девичьей башне полночь, рассказывают: с этажа на этаж бродит призрак в монашеской рясе — душа монаха, проклятого за коварное предательство замурованной девицей…

* * *

Что правда, то правда — тюрьма в Девичьей башне действительно существовала. Проработала она до 1626 года. Но о содержании в ней исключительно особ прекрасного пола ничего неизвестно. Зато известно, что обширным подвалом Девичья башня обзавелась не в седое Средневековье, а лет сорок тому назад — во время приспособления ее помещений под кафе потребовалось спрятать кухонный блок под землю.