Миф о Христе. Том I - Артур Древс

посвященного воспоминаниям о той страшной опасности, которой подверглись иудеи в царствовании Артаксеркса (Ксеркса), но от которой их спасла мудрая Эсфирь с дядей ее Мордехаем. Йенсен в своей венской «Zeitschrift für die Kunde des Morgenlandes» показал, что рассказ об Эсфири имеет в своей основе соперничество между верховными вавилонскими богами и божествами враждебного Вавилону Элама. Под именами Эсфири и Мордехая скрываются имена вавилонской богини плодородия Иштар, а также сына ее и «возлюбленного» Мардука, которые во время закейских празднеств умирали под именем эламитских божеств Вашти и Гамана, как олицетворений старого года или зимы, чтобы воскреснуть под своим настоящим именем и ознаменовать наступление нового года или весны. Таким образом, и мнимый царь во время закейского праздника играл роль бога, умирающего на костре. Следовательно, мы имеем основание предположить, что позднейший еврейский обычай вешать и сжигать изображение или куклу, символизировавшие Гамана, заключался первоначально, так же как в Вавилоне, в умерщвлении живого человека, какого-нибудь приговоренного к смерти преступника. Haряду с олицетворением Гамана у иудеев существовало также и олицетворение Мордехая, наряду с символом старого год а у них был и символ нового года. И преступник, символизировавший Мордехая, взысканного милостями Артаксеркса, получал свободу по этому случаю и украшался царственными знаками умерщвленного Гамана.

«И Мордехай, — говорится в книге Эсфирь, — вышел от царя в царском одеянии яхонтового и белого цвета и в большом золотом венце и в мантии виссонной и пурпурной. И город Сузы возвеселился и возрадовался». Острый ум Фрэзера обнаружил, что в этом описании мы имеем не что иное, как образ древне-вавилонского шутовского царя, который во время праздника закеев, олицетворяя собой Мардука, именно в таком одеянии вступал р столицу, знаменуя приход весны и нового года. Однако, в действительности, чествование мнимого царя было гораздо менее (Серьезным и блестящим, чем то, которое нам преподносит полный национального тщеславия автор книги Эсфирь. Как раз Лагард обратил внимание на один обычай, имевший место у древних персов в начале десны, в первые дни марта, и носивший несколько странное название «шествия безбородого». Шествие это заключалось в том, что действительно безбородый, а по возможности и кривой, здоровенный парень торжественно объезжал верхом на осле весь город. Двигался он, окруженный царскими телохранителями и огромной толпой, приветствовавшей веселыми криками шутовского царя. Ему давалось право взимать со встречавшихся на его пути богачей и лавочников дань, частью поступавшую в казну царя, а частью достававшуюся «безбородому». В случае отказа платить дань он имел право без дальних слов конфисковать в свою пользу собственность непокорных. К известному, точно установленному часу шествие должно было прекратиться, а сам безбородый — немедленно исчезнуть, ибо в противном случае ему грозило быть растерзанным толпой. Это «шествие безбородого» у персов знаменовало скорое окончание зимы и наступление нового года. Персидский «безбородый» соответствовал закейскому царю у вавилонян, т. е. подобно ему олицетворял собой уходящую зиму. А отсюда Фрэзер делает заключение, что преступник, игравший у иудеев роль «Мордехая», с такой же помпой, как и безбородый, разъезжал по городу и в Награду за ту потеху, которую он доставлял народу, получал свободу и жизнь. При этом Фрэзер вспоминает об одном замечании Филона, где тот говорит, что во время въезда иудейского царя Агриппы в Александрию чернь устроила себе забаву с одним бедным метельщиком, которого на манер «безбородого» провозгласили царем, украсили бумажною короною и с царскими почестями провели по всем улицам города. Филон назвал бедного метельщика «Караввой». Возможно, что «Каравва» не что иное, как испорченное еврейское «Варавва», что означает «сына отца». «Варавва», следовательно, является Не собственным именем, а титулом того, кто во время праздника «Пурим» играл роль «Мордехая», т. е. Мардука, «нового года». Тут выплывает, таким образом, первоначальный характер иудейского шутовского царя. И именно в качестве «сынов» божественного «отца» умирали все переднеазиатские боги растительности и плодородия, как раз в качестве «сынов божьих» отдавали свою жизнь за грехи народа и люди, символизировавшие этих богов[9]. Можно думать, таким образом, что у иудеев во время вавилонского пленения и персидского владычества произошло слияние вавилонского праздника закеев и персидского обычая с «шествием безбородого»: освобожденный Преступник играл роль «Мордехая» или Мардука, символа воскресающей жизни и природы, но исполнял эту роль в такой шутовской форме, которая была присуща персидскому «безбородому», бывшему у персов олицетворением старого года, тогда как у иудеев старый год символизировался «Гаманом», умиравшим позорной смертью на виселице. При описании последних событий из жизни Христа на воображение евангелистов имел влияние именно вышеописанный обычай иудеев во время праздника «Пурим». Они изобразили Иисуса — как «Гамана», «Варавву» — как Мордехая, причем они посредством символики жертвенного агнца слили воедино праздник «Пурим» с несколько более поздним праздником «пасхи». Однако, они приписали торжественный въезд «безбородого» в Иерусалим, его враждебное выступление против торговцев и менял, его коронование, как шутовского царя иудейского, вместо Вараввы-Мордехая, Иисусу-Гаману, и поэтому Иисус-Гаман воспринял те черты, которые были присущи воскресшему новому году — Мардуку, Мордехаю. Согласно варианта некоторых стихов (16 и далее) из 27 гл. от Матфея, варианта, исчезнувшего со времени Оригена из текста нашего евангелия, Варавва, преступник, противопоставленный спасителю, назывался «Иисус Варавва», т. е. «Иисус сын отца». Нет ли здесь намека на истинное положение вещей? Не являются ли Иисус и Варавва двумя разными личностями, на которые при праздновании нового года распадался единый образ бога «Иисуса Вараввы», олицетворявшего собой целый год, причем распад этот символизировал обе половины года, когда солнце поднималось и опускалось над горизонтом.

Иудейская пасха была весенним и новогодним праздником, во время которого богу неба и солнца приносились bi жертву первые плоды урожая и первенцы людей и животных. Этот праздник сопровождался первоначально человеческими жертвоприношениями, причем и здесь, как и всюду в древности, жертвы являли собой средство искупления, призванное загладить все прегрешения прошедшего года и обеспечить благосклонность Яхве на год грядущий. «Души перворожденных отдавались богу в качестве замены всех остальных людей и животных. Они же являлись связующим звеном между Яхве и народом; впрочем, отличительной чертой Яхве останется навсегда то, что он требовал в жертву себе первенцев каждого нового поколения. Это было основной догмой древнейшего иудаизма: все надежды народа, все самые пламенные обетования были основаны на готовности народа израильского принести в жертву перворожденных». Чем достойнее была жертва, чем выше было ее звание среди людей, тем угоднее она была богу. Вот почему иудеи посвящали господу богу именно царей, как это явствует из книг Иисуса Навина и Царств, причем в эпизоде с семью сыновьями из